«Нехороший» дедушка - страница 92

– Что ему было нужно?

– Сказал, что поговорить. Очень важный разговор. Очень! Голос у него был сердитый. Очень!

– Это такой странный человек. Живет в лесу. Старый друг, вместе учились. Но человек… хороший. – Зачем я ей это все говорю? – Я пойду.

Она кивнула.

– Ой, вот еще. Это Александр Петрович велел вам отдать и сказать, что можно опять приделать на место.

Она протянула мне табличку с названием моей фирмы. Да, Петрович – это все-таки Петрович, сам денег он еще не получил, а уже благодетельствует. Жизнь налаживается. Не удивлюсь, если застану под дверьми клиента.

Клиента не было, привинчивание вывески я отложил до завтра. Просидел час в Интернете. Нового бреда там было много. Но все как-то… наметилось даже некоторое однообразие в новостях при всем различии сфер и областей, где отмечались всплески странностей. В большом мире количество никак не переходило в качество. Капли индивидуальных раскаяний не превращались в дождь общего покаяния.

Не то чтобы никто ничего не замечал. Комментаторы в блогах и на каналах изгалялись. Об изменении эмоционального климата в городе вопилось отовсюду. Водители теперь все без исключения уступали дорогу пешеходам, горы краденых мобильных телефонов лежали в каждом отделении милиции, в некоторых церквях отменили плату за свечи. Я вспомнил своего рыжего попа, и внутри снова зашевелилось… Ладно, пусть он один, конкретный, продрогший на ветру, меня отпихнул, но все же не верится, что они всем своим молящимся обществом не чуют ничего!

Ощущение, что мир медленно, но неотвратимо куда-то катится, стало только сильнее, в потоке фактов и фактиков появился угнетающий ритм.

Катится, катится, а куда докатится?

И вообще видит ли кто-нибудь еще кроме меня общую картину, или все торчат в норах своих собственных ограниченных историй? Ведь есть же философы какие-то у нас… Бодрийяр помер, но жив товарищ Хабермас. Деррида тоже, да. А Брюкнер? Господин НАСА, что нового в поведении звездного вещества? Неужели вам с товарищем Байконуром нечего нам объявить! Вдруг на нас медленно валится из бездн разумный, но сошедший с ума и с орбиты астероид, и мы наблюдаем вокруг себя уколы его космического, подбирающегося все ближе безумия? А ведь и правда, должны же быть какие-то эрозии и флуктуации в области точных разных наук. Вдруг дважды два теперь девятнадцать, и это можно неопровержимо доказать? Может, клетки перестали размножаться делением, принцип исключенного третьего повсюду дает мелкие досадные сбои, а жрецы науки скрывают это от нас, рассчитывая попользоваться особенностями возникающей реальности «тильки для сэбе»? Был бы я физик с точным и сложным прибором – о, как бы я к нему припал! А так приходится плавать по поверхности океана знаний стилем «дилетант».

И в самом деле, есть же ненормально-умные люди и в нашем городе. Кому-то ведь можно позвонить! Есть же Дугин, Галковский, Руднев, Гиренок, Секацкий… Нет, этот в Питере. Позвонить и спросить – как там «Аврора»? Но мыслят ведь не только гуманитарии, а сколько умов в физике, химии и технике. И не может быть, чтобы Касперскому нечего было сказать по поводу всего этого!

Товарищ Садовничий, а вы, как хранитель традиций самого Ломоносова, что считаете нужным заявить обо всем этом вы?! Открылась уже бездна все-таки или только собирается?!

Однако, Евгений Иванович, это чистый, наичистейший дурдом считать, что только ты, один ты полностью, во всем объеме видишь и понимаешь масштаб и значение нарастающего процесса. Отнесясь вдруг к себе во втором лице, я ощутил неожиданное и приятное: я как лезвие из ножен вышел из себя, и лезвие это сверкало. От неожиданности я совершил неловкое мысленное движение и снова уже сидел в себе по самый эфес.

О, но каково это было! Какое краткое, но пронзительное сияние. Другой опять бы схватился за ручку и стал дергать, но я осторожный человек, даже опасливый. Тихо, шептал я себе, тихо. Пока мне достаточно знать, что этот метафизический танец с саблей в принципе возможен. Потом когда-нибудь полетаем, а сейчас над бурным нашим морем – слишком опасно парить. Попахивает сумасшествием.