Нет, пытаюсь на себя накричать, это все похмелье выкручивает эти корявые, невротические фразы. Еще бы мне не переполняться мозговой рвотой, после целой ночи в компании с тяжелым коньяком и слишком вдумчивым подполковником.
Да, подполковник оказался человеком, начитанным понемногу, но во многих областях, к тому же он был поражен тяжелой, разветвленной мыслью. Вроде и дураком однозначно не назовешь, но его было жаль. Казалось бы, собирай дань со своих постовых, отправляй на субординационном лифте наверх начальству его долю и радуйся. Так нет, подполковник Марченко непрерывно размышлял о природе вещей и их загадочном движении. Но все же именно милиционер главенствовал в его менталитете. Он повторил мне три раза, что переломал бы мне все кости, если бы не генеральская визитка; так же три раза напомнил, что подозрение с меня не снято и меня могут в любой момент притащить в ту же вонючую дыру, невзирая даже на ту самую визитку. Но при этом он искренне и всерьез рассчитывал, что я проникнусь нарисованной им картиной мира, стану искренним его соратником. По мнению подполковника, мир этот был уже даже не на краю, а одной ногой в бездне. Один из слонов, поддерживающих мироздание, сдох. Какой-то непостижимый заговор вступил в фазу практической реализации, только всем на это наплевать. Даже тем, кто по долгу службы, как генерал Пятиплахов, обязаны принимать какие-то меры. Раскрыть этот заговор по установленным правилам невозможно, поскольку нельзя выяснить личность заговорщиков, хотя повсюду разбросаны мелкие приметы, знаки, подсказки. И это высшее, хотя и трагическое наслаждение – распознавать эти знаки и читать их.
Таких «мыслителей» я конечно же встречал и прежде, и во множестве. И научился оставаться непромокаемым под ливнями их аргументов, но подполковник был случай особый. Я чувствовал себя все же до некоторой степени во власти этого вдумчивого офицера, и мне почему-то было бы неприятно считать, что должностное лицо, имеющее возможность переломать мне все ноги, представляет собою законченного кретина. Он искал знаки катастрофы в окружающем мире, а я с такой же тщательностью намывал песчинки здравого смысла в его болтовне.
А вдруг подполковник где-то как-то прав?
Испокон веку люди кричали, что послезавтра будет конец света, но ведь когда-нибудь он все же произойдет.
Прежде я придерживался на этот счет, как мне казалось, здравой точки зрения. Есть большая нескромность в том, чтобы считать, что такой пышный спектакль, как Апокалипсис, устроят именно для нас, убогих. Для меня, для Петровича, для Любаши с ее гостиничными потугами, для стервы Нинки, с ее вечной погоней за денежным или престижным мужиком. Не для Софокла, не для Шекспира, не для Баха, не для Толстого с Эйнштейном и не для Леонардо (вот бы порадовался старик). Что-то ужасно провинциальное есть в этом поджидании всеобщего конца. Хронологическая местечковость. Но ради подполковника Марченко я чуть релятивировал свою позицию. Как громадные тяготеющие массы заставляют то самое время течь как-то криво, так и большие милицейские авторитеты влияют на течение мыслей в головах людей от них временно зависимых.
Нет!
Моя шея отказалась мучиться дальше. Голова вернулась в естественное положение. И я теперь нависал словно из губернаторской ложи провинциального театра над сценой неутолимого интима. О, эти чужие слизистые оболочки… И я довольно громко спросил:
– Вы не скажете, который сейчас час?
Мой нос был в десяти сантиметрах от потного виска сопящего крота. Он не отреагировал на мое вторжение. Размышлял. Впрочем, почему же не отреагировал, – он перестал работать губами. Интересно, что будет? Полезет драться? Основания для этого есть, я вторгся в приватный процесс, но вместе с тем он же сам придал ему максимально публичный характер. Мы все вместе находимся в общественном месте, и главное, в очень стесненных обстоятельствах. Кроме того, вторгся я, строго говоря, не хамя, а как бы по необходимости. Вот если бы я спросил: как пройти в библиотеку? – это было бы издевательством, но вдруг у меня и правда нужда в точном времени – таблетки принимаю по часам?!
