Я не чувствую неловкости из-за того, что получу пятьдесят евро, если продам вам свою жизнь. Я их заработаю рассказом, а не пиздой. С пеленок я слушала ужасные истории про ужасных женщин, которые зарабатывают пиздой. Бляди! Бляди? Мне жалко, что моя собственная пизда была в деле так мало. Ничтожно мало. Когда я была молодой, девушки, которые блядовали с немцами, носили шелковые чулки и красивые туфли, посещали зубного врача, их головы украшала шестимесячная завивка, а мы, порядочные, провонявшие и беззубые, таскались по лесу за своими боевыми товарищами и вычесывали вшей у них и у себя. После войны наши знакомые девушки, немецкие и итальянские бляди, просто сменили одни члены на другие. Теперь они сосали не немецкие, а партизанские. Сегодня эти немецкие бляди стали партизанскими вдовами, некоторые из них к тому же получают пенсию и из Италии. Что, амеры, вы считаете неприличным, когда бабушка так выражается? А давайте вспомним, что вы делаете с неграми и мусульманами?! Чего ж в таком случае мне выбирать слова, когда я говорю с вами?!
Но с другой стороны, некрасиво гадить в тарелку, из которой ешь. Пятьдесят евро — это мелочь? А разве кто-то предлагал мне гору денег? Мне, восьмидесятилетней старухе? С точки зрения американцев, бизнес, который принесет тебе пятьдесят евро, возможно, действительно херня, а не бизнес… Но я смотрю на жизнь не с точки зрения американцев. Для меня даже пять евро совсем не херня. Все эти грубые выражения я переняла от внуков. Когда я дома одна, а я часто дома одна, то я говорю и «иди на хуй», и «пошел ты в пизду», и «хер собачий ебаный», и «чтоб тебя кобель в рот отъебал», это меня успокаивает. Я хочу быть тем, кто я есть, хватит с меня игры, чего мне перед самой собой разыгрывать бабушку из сентиментальной истории, чья жизнь заключается в ее внуках и правнуках. Да мне на них насрать. Они у меня все забрали. Я знаю, что живу не ради них, а они, со своей стороны, считают, что я живу им назло. Перед вами-то я могу раскрыть карты, такое дерьмо, как вы сами, еще поискать надо, когда ложатся со шлюхой, член не моют. Госпожа товарищ Радойка, которая спала и с итальянцами, и с немцами, и с товарищем Пилепичем, сегодня живет в собственной вилле. До того как я ушла в партизаны, я хотела быть шлюхой. Есть шоколад, носить женские туфли. Но моя мать подалась в лес помогать партизанам, и почему-то, не знаю почему, она считала, что я должна быть рядом с ней. Меня напугали мандавошки, поэтому я и после войны не решилась стать шлюхой. О мандавошках у партизан написано очень мало. Однако же, видите, мою жизнь они изменили. Страшно было смотреть, как мои подруги расчесывают себе головы и между ногами. Вранье, что партизаны не еблись. Мне было уже лет пятьдесят, когда я услышала, что существует порошок против этих насекомых. Большинство женщин осознает цену своей пизды только после того, как она уже обесценилась. Во времена моей молодости, не помню, может, я вам уже об этом говорила, тоже не считалось престижным быть просто сексуальным объектом. Я чувствовала себя обслюнявленной, когда мужчины бросали на меня влажные взгляды. Неважно, война была или мир. Родись я еще раз, то согласилась бы быть мокрой с головы до ног. Так думают все старухи. Когда вся высохнешь, понимаешь, сколько бы ты стоила влажной. Родись я еще раз, я бы просто купалась в мужских слюнях. И загребала бы деньги. И никогда бы не чувствовала себя виноватой, ощутив желание убить свою дочь или избить внучку. Я чувствовала себя виноватой, поэтому слишком много звонила по телефону. Я думала, я больная, а все мои сверстницы о’кей, все, кроме меня. Старухам никто не дает возможности сказать о себе правду. Средства массовой информации закрыты для всех старух, за исключением тех, которые разыгрывают из себя бабушек из сентиментальных историй. И я давай скорее нажимать на кнопки телефона. Какие они, мои сверстницы, когда не играют роль бабушек? Знай я, что городские звонки стоят столько же, как и междугородние, знай я, что вся Хорватия — это одна зона, я бы столько не звонила. Сегодня я знаю, что звонить по телефону в Хорватии дороже, чем в любой другой стране мира. Когда прислали счет, я сказала дочке: «Золотко мое, я никому не звоню, никто не звонит мне, я, золотко, старая больная женщина».
