Она пристально посмотрела на Берил.
– Я никогда не думала, что встречусь с вами, – медленно произнесла она, – и меньше всего я ожидала этого в Риме. Что вы здесь делаете?
Берил решила ничего не скрывать.
– Я здесь как туристка. Мой муж умер, и мне необходимо было вырваться из дома.
– Простите, – коротко сказала Леони.
Берил вдруг растерялась. Сможет ли она найти нужные слова, осмелится ли сказать то, что должна была сказать, – сейчас, когда встретилась лицом к лицу с настоящей матерью Аманды? Она всегда знала, что Леони хороша собой, но оказалась совершенно неподготовленной к встрече с такой красивой и уверенной в себе женщиной. Подобно всем кинозвездам, в жизни она казалась какой-то неземной; гораздо ниже ростом, чем представляла Берил, и очень хрупкой, почти невесомой.
– Так трудно начать… – пробормотала Берил, глотнув шерри. Она вновь взглянула на Леони. "Есть в ней какая-то ранимость, незащищенность", – мелькнуло у нее в голове. В памяти вдруг ожили воспоминания о том, с какой радостью взяла она когда-то на руки новорожденную девочку. Тогда ее удивляло, как могла мать расстаться с таким крохотным существом. Теперь она понимала, какую боль пронесла эта женщина через всю свою жизнь. Слезы подступили к глазам.
Леони с тревогой наблюдала за ней.
– Вам нехорошо? Может быть, вы выпьете чаю?
– Нет, вы не поймете, – тихо сказала Берил. – Я просто вспомнила, как появилась у меня Аманда…
Леони застыла в напряженном внимании, когда Берил наконец заговорила. В голове вертелось: эта женщина ухаживала за ее ребенком, воспитывала его, любила, нянчила.
Берил была искренна.
– Не могу передать, как я вам благодарна за то, что вы отдали мне Аманду. И я страшно огорчена, что она так изменилась за последние годы. Мы отдавали ей все – может быть, в этом и была наша ошибка. В прошлом году умер мой муж – с ним случился удар, – и отчасти в этом виновата она. Произошел ужасный скандал… и… ну, вскоре после этого он умер. – Берил все говорила и говорила, словно выплескивала накопившееся с годами. Взглянув на Леони, она заметила, что и ее глаза полны слез.
– Конечно, это не ваша вина, – пробормотала Леони. – Я должна быть благодарна вам…
– Нет, – настаивала Берил, – вы подарили мне такое счастье, вы даже представить себе не можете, какая радость… эта малышка… – Она заметно дрожала, но старалась держать себя в руках. Леони вновь подумала о том, какую жертву принесла она девятнадцать лет назад, и опять из глубин сознания выплыли знакомые до боли образы прошлого: последний взгляд, брошенный на малютку в колыбельке, купающуюся в солнечных лучах; плач ребенка в магазине, болью отзывающийся в душе (а вдруг это ее ребенок?); маленькая девочка, резвящаяся на детской площадке среди других детей. Она тогда подолгу стояла рядом, всматриваясь, пытаясь угадать, кто из малышей мог быть ее ребенком, усилием воли заставляла себя уходить, а детский смех так и стоял в ушах.
– Я принесла кое-какие фотографии. Они всегда со мной. Хотите взглянуть? – Леони молча кивнула, и Берил открыла сумку и достала толстый бумажник. В нем, в желтом пластиковом кармашке, было с полдюжины маленьких снимков. Дрожащими руками Леони взяла фотографии. Сквозь пелену слез она едва могла разглядеть их: вот Берил держит на руках ее малютку; а вот маленькая девочка устроилась в песке, зажав в руках ведро и лопатку; хрупкая фигурка в школьной форме, беззубое смеющееся личико; школьница с косичками, беззаботно хихикающая с подружкой; красивая девочка-подросток у машины, рядом с ней – пожилой мужчина.
– Это Арнольд, мой покойный муж, – объяснила Берил. – Он обожал ее, – коротко добавила она.
С последней фотографии на Леони смотрела уже совсем другая Аманда – хмурое бледное лицо, напряженный взгляд из-под густо накрашенных черных ресниц. Вместо некогда красивых каштановых локонов – иссиня-черные безжизненные пряди; черные колготы со спущенной петлей, черные ботинки с заостренными мысами, черная кожаная мини-юбка и вся в заклепках хлопчатобумажная куртка усиливали впечатление.
– Она хотела, чтобы у меня хранилась именно эта фотография. Здесь ей семнадцать, – объяснила Берил. Девице на фотографии можно было дать все тридцать пять. – Этот период длился у нее почти три года, – с горечью добавила она.
