На промыслах Краснодарского края мы разрабатывали технологию вывода из строя и методы долговременной консервации скважин. Работали, не считаясь со временем, не давали покоя ни себе, ни другим.
Было известно, что на острове Борнео перед оккупацией его японцами в 1941 году в аналогичной обстановке уничтожались нефтяные промыслы – скважины забили металлом и бумажными мешками с цементом.
Меркулов, заместитель Берии, привез в Краснодар тех самых английских специалистов, которые занимались уничтожением скважин на острове Борнео, для передачи опыта. Англичане утверждали, что на Северном Кавказе законсервированные по их методу скважины восстановить будет невозможно.
– Ну давайте посмотрим, что и как… – согласился я.
По моему указанию было проведено испытание этого метода в экспериментальной скважине. Через день мы подняли обсадную колонну, разрезали ее нижнюю часть и увидели, что металл не скреплен цементом. Мешки не разорвались при падении – в этом была суть ошибки.
Английские специалисты пришли в ужас. Проведенный нами эксперимент убедил их, что данный метод непригоден, а законсервированные таким образом скважины можно легко восстановить и получать нефть. Наши же специалисты разработали по-настоящему радикальный способ ликвидации скважин, который полностью себя оправдал.
Почти за полугодовой период оккупации нефтяных промыслов Краснодарского края немцы не смогли восстановить ни одной скважины. Но и нам – после освобождения промыслов от фашистских войск – тоже не удалось их восстановить. Пришлось бурить новые.
Памятуя, что все подобные мероприятия следует проводить только с разрешения штаба Южного фронта, которому мы бы непосредственно подчинены, я вылетел на небольшом самолете У-2 в Армавир. Там, как мне сообщили, находился штаб командующего Южным фронтом С.М. Буденного, после того как был оставлен Ростов.
С высоты развернулась страшная панорама отступления наших войск. Внизу пылали хутора и станицы, армейские части отходили где колоннами, где разрозненными группами. На задымленной земле рвались снаряды, стояла брошенная техника. Над Армавиром я с тревогой глянул вниз: «На аэродроме – танкетки! Немецкие танкетки!» А пилот тем временем шел на посадку.
– Что ты делаешь?! – закричал я, не слыша своего голоса в треске мотора. – Поднимайся! Немцы!
– Нет! – пилот обернулся, покачал головой: – Это наши!
Но я-то видел в бинокль на боковинах танкеток белые кресты, а потому выхватил наган и приставил его к затылку пилота.
– Ах, мать честная! – закричал я не своим голосом – Если сядешь – застрелю!
Пилот сдрейфил и, набрав высоту, взял курс на Краснодар.
– Что же ты делал, сукин сын? – спросил я его на аэродроме.
– Товарищ Байбаков! – признался пилот. – Моя жена и дочь в Армавире.
Пилота хотели тут же расстрелять, но я вмешался – и его отправили на фронт, в штрафной батальон.
Штаб фронта я отыскал в станице Белореченской. Там и встретился с Буденным. Семен Михайлович в подштанниках и нательной рубашке отдыхал на завалинке. В довоенное время мы с ним уже встречались, когда он был заместителем наркома по сельскому хозяйству, – решали вопросы обеспечения вверенной ему отрасли нефтепродуктами. Между нами установились хорошие отношения. Он был приятным человеком.
– Семен Михайлович, давайте команду на уничтожение промыслов.
– Коля, не торопись. Моя кавалерия остановила танки.
Когда мы направились к двухэтажному дому, кавалеристы, стоявшие у плетня кучкой, возбужденно переговаривались…
– Она вертится, проклятая, а я ее горючкой и, шарахнул. Они, как крысы, повыскакивали.
– А я их шашкой достал, – усмехнулся черноглазый кубанец. – И чтоб они нас?.. Ни в жизнь!..
Кавалеристы видели, как быстро крутится танкетка на месте, но смекнули, что маневренность лошади больше, и им удалось поджечь бутылками с горючей смесью десять танкеток на подступах к реке Белой, а Буденному доложили, что уничтожили танки.
Не обошлось, конечно, без жертв и с нашей стороны – погибло несколько кавалеристов.
– Семен Михайлович, имейте в виду, что тылы немецкие отстали, а это передовые части, и они увлеклись. Я с самолета видел…
