Совершив почетный проход по сердцу своей бывшей страны, я свернул налево и углубился в другой контекст — прошелся по Старой площади, косясь на серые глыбы того, где вершили судьбы советского народа, да, скорее всего, и продолжают — почему бы их не вершить? Окна блестели, как очочки многоглазых берий. Интересно, сколько мне придется прятаться от старческих дальнозорких глаз? Ясно, что долго. Но насколько долго? Долбанная израильская геронтология!
Впереди Китай-город, за спиной — последствия стариковской сделки с китайцами… Если найду Саньку, пойдем в китайский ресторан. И если не найду — тоже. А что я должен Саньке сказать? Тот самый случай, когда правда выглядит издевательски неправдоподобно. Санька мужик конкретный, обидится. Лучше сказать, что у меня некое деликатное поручение. Просто решил подработать. Он не начнет расспрашивать — сам фильтрует базар и другим не мешает.
Китай-город — это все-таки красиво звучит. Сказочное что-то есть в этом. Но вот ВарвАрские ворота, да и само симпатичное слово ВарвАрка — оно конечно же ударяется не там, поскольку все это от варваров пошло, которые в эти ворота в Китай-город входили. Надо бы и мне найти какие-то «варварские ворота» к этой китайской проблеме. Иначе… Ленка, конечно, уже полуживая. Умница, конечно, явился ее утешать… Сволочь! А теща ушла на цыпочках, чтобы им не мешать… Может, сдать стариков американцам? Надо бы, да не смогу. Да и смысла нет — не убьют как потенциального доносчика, так посадят за убийство живой, то есть уже не живой израильской легенды — Ревекки Ашкенази. После взрыва ни один судмедэксперт уже не докажет, что она умерла практически естественной смертью.
И тут я увидел банк. Тот самый, конечно. И обрадовался, словно не увидел, а сорвал.
— Мне к Александру Григорьевичу, — закинул я невод.
— Муравьеву? — уточнил племенной охранник. — Назначено?
«Назначено» меня порадовало, оно свидетельствовало, что Санька выбился в начальники. А главное, его все еще не выперли за женолюбие и неполиткорректность.
— Доложите, что Борис Бренер ждет его до упора в ближайшем китайском ресторанчике, — сказал я почти расслабленно. — А кстати, где здесь ближайший китайский?
До ресторана я дойти не успел, меня догнал взмыленный охранник и стал исполнять Санькино поручение — зазывать обратно в банк.
— А у меня документов с собой нет, — посетовал я.
Охранник хмыкнул:
— Ничего, у меня есть.
… Санька не очень изменился. У него и прежде был ухоженный вид. Но рамочка к его портрету явно была новой. Антураж кабинета впечатлял. Санька изо всех сил старался вести себя так, словно этой рамочки нет. Но было очевидно, что кабинет еще не разношен, и Саньке нравится быть его хозяином.
— Ну и берлога у тебя! — сказал я, оглядываясь.
— Что, впечатляет?
— Подавляет!
— А Верку заценил? Правда, когда она за столом, ноги толком не рассмотреть. Сейчас скажу, чтоб кофе принесла. Так?
— Подожди, Санька, — оборвал я. — Я тут не на экскурсии. Не надо мне никого показывать. А главное — меня не надо никому показывать.
Санька погладил себя по русой, хорошо остриженной башке:
— Моссад?! Ну ты даешь! Ты же опер!
Я подошел к окну, посмотрел на Москву, вздохнул. Полный идиотизм, конечно. И сказал:
— Нет, не Моссад. Просто, щекотливое частное поручение. Некие не вполне официальные действия в интересах одной особы… — здесь я решил речь оборвать, чтобы не заржать в голос, а кроме того, чтобы окончательно не деморализоваться, поскольку все ведь так и было, по большому счету.
Санька тоже подошел к окну, тоже уставился на Москву. Кивнул. Хлопнул меня по плечу:
— Да ладно, Боренька. Перемелется. У меня тут, знаешь, тоже поручения порой возникают на грани фола. Законы у нас — как забор. Чтобы усидеть — одна нога по эту сторону, другая — по ту. И только одна мысль — как бы яйца не прищемили.
Посмеялись.
— Что это мы все об абстрактном, — сказал Санька. — Конкретные срочные проблемы есть? Которые до завтра не ждут?
— Есть.
Я помахал двумя телефонными карточками. Санька насторожился:
— Кредитки? Какие-то они у вас пестренькие. Пляжные.
— Это у вас они какие-то невыездные. Мне надо звякнуть в Израиль.
