- Ты извини, конечно, но ты сказал "завтра", а скоро полночь... Двадцать капель всего...
Под конец дня я устал быть человеком и разорался, как ворона на падали. Сутулясь и оправдываясь, старик ушел, волоча за собой свою унизительную страсть. Мне было жаль его. С пакостным настроением я вошел в дом и лег под образом, стараясь думать только о бабушке, год назад ушедшей по исполнении какого-то долга, о котором знала только она сама и который помогал ей терпеливо жить среди деревенской полунечисти и даже как-то ладить с ней.
Но долго думать о ней я не смог. Мокрая нерпа, старик, суета и обиды дня полезли из углов, не давая сосредоточиться. Я поворочался и забылся в тяжелом сне.
Утром первой пришла ко мне старушка с квасом и не остывшим еще киселем. Распорядилась, куда поставить стол, и накрыла его скатертью. Я расставил снедь, бутылки и стаканы. Все было готово. Отправив пинком кота за дверь, чтобы не вводить его в соблазн, я со старушкой отправился за речку. У могилы сидел уже подвыпивший с утра старик и горько плакал, поливая холмик водкой из стакана и благостно прикладываясь к нему сам. Последние капли он вылил себе на лысину, растер ладонью и вдруг заорал, сверкая глазами:
- Ну а смерть придет - умирать будем!
Накоротке он поругался со старушкой, взглянул на меня без обиды за вчерашнее, спросил покладисто:
- Когда поминать будем?
- Через час!
- И то ладно! - зашагал к речке, покачиваясь и размахивая стаканом.
Возле моего дома начал собираться народ. Ведмениха, празднично принарядившись, пришла с миской творога и с банкой молока, чем вызвала особую признательность кота, хозяйски поглядывавшего на подарки. Лесник пришел с тарелкой, полной соленой рыбы. Домовой - с новой женой, старик - со своим стаканом. Хромой мужик с утра пилил дрова, был присыпан опилками и еще толком не отдышался. Он вошел в дом, постоял под иконой, опершись на костыль, качая безжизненной правой рукой, что-то промычал непослушным языком да и сел в уголок.
- Все? - вопросительно взглянула Ведмениха на старушку.
Та отмахнулась от ее вопроса, как от назойливого гнуса:
- Все!
- Тогда наливай! - скомандовал старик и поставил свой стакан на середину стола. - Мне сразу полный!
Я хотел разлить всем поровну, но не удержался, наполняя стаканы, и старику налил больше, чем другим. Как нежного, трепетного птенчика, он обхватил стакан пригоршней из узловатых пальцев и, желая быть в центре внимания, что-то нечленораздельно забормотал, заохал, стал засовывать в стакан пальцы и брызгать вокруг себя, увлекаясь и входя в раж, как актер на сцене. Едва он сбросил сапог, чтобы проделать то же самое ногами, - я кашлянул. От кашля зазвенела посуда.
- На болотах всегда так пьют! - сказал старик, оправдываясь.
- На болотах и будешь пить так... С сучком в дупле, - прохрипел я, сдерживая рвущуюся с языка брань. - А здесь по-людски надо.
Праздничное настроение у старика испортилось. Он без удовольствия заглянул в свой стакан и стал ждать команды, когда выпивать, тыча вилкой в соленый рыбий хвост. Лесник нахмурился. Ведмениха заерзала на стуле. Домовой недовольно поводил длинным носом, а Хромой безнадежно пытался что-то сказать.
- Помянем нашу Марфу, что ли? - вздохнула старушка и брезгливо коснулась стакана губами, тут же запив его запахи квасом.
Старик вылил в себя водку, закрыл глаза, наблюдая, как катится она по пищеводу. Лесник хмуро высосал налитое и, подобрев, стал закусывать. Молодая чета, опрокинув стаканы, молча отставила их. Жена сорвалась с места, бряцая спичками, выскочила на крыльцо и жадно задымила. Молчание становилось неловким и тягостным.
Ведмениха, обращаясь к Леснику, попыталась завести культурный разговор. Он понимающе покивал ей и тайком вытащил из кармана причудливый сучок, похожий на детородный орган, отшлифованный и усовершенствованный до удивительного сходства. Ведмениха покраснела, но, боясь прослыть рутинисткой, восхищенно всплескивала руками. Ездившие в город рассказывали, что там все стены обклеены голыми бабами и мужиками, а на работу и в общественный транспорт пускают только в презервативах.
