В принципе, думал я, мысль о любом предмете суть одно – независимо от самого предмета. Выражаясь наглядно и, значит, приблизительно и, значит, бесполезно – вода, обтекая разные предметы, всегда остается водой. Следовательно, дело все в тех невидимых глазу завихрениях в потоке, которые вызывают суть и форма (в случае воды – только форма) предмета, подвергшегося течению мысли.
Так я пришел к простейшему выводу, что дело все в различии предметов. И чуть было не поздравил себя с очевидной глупостью, пустышкой – доказал исходное. Но к счастью, этот простейший вывод навел меня на начало следующей цепочки рассуждения.
Хорошо, подумал я, что же тогда различает предметы друг от друга? В самом деле, нет двух одинаковых предметов на свете, которые были бы доступны мысли. Это – верно потому, что даже об одной и той же вещи мысль проистекает различно. Если бы это было не так, то мне вскоре наскучило бы думать о тебе. (И в этом месте я особенно тебе благодарен.)
Мысль о тебе неизбежна и движется только потому, что ты неуловима, твой образ всегда мерцает, он изменчив, и уже не понять, благодаря чему это происходит.
Но оставим пока на время изменчивость. Мы доберемся до нее позже, и я скажу о ней отдельно, так как это ужасно таинственно и потому того стоит.
Так вот, думал я, значит, все дело в различии. Что же может воплощать идею различия как таковую?
Конечно же, числа , что еще! – закричал я про себя и испугал своим криком Стефанова, потому что мне только показалось, что я кричу про себя, мысленно, а на самом деле я заорал во весь голос и даже чуть было не сверзился, подскочив, на пол.
Старик поинтересовался, не случилось ли чего, и я вместо того, чтобы сказать: нет-нет, ничего не случилось, Алексей Васильевич, спите спокойно и дальше, дальше я не буду кричать, просто я подумал тут кое-что, и меня это привело в восторг, но я обещаю вам, что это больше не повторится, я буду вести себя тихо и смирно, тишиной оберегая ваш сон, – вместо этого я стал рассуждать во всеуслышание, чем вынудил Стефанова проснуться окончательно.
Так вот, кричал я шепотом, ничего не может быть ближе к идее различия, чем числа! Хотя бы потому это так, что все числа разные! Если разжевать эту тривиальность – нет ни одной внутренне неразличимой пары двух нетождественных чисел. Следовательно, всего естественней было бы двум различающимся предметам или мыслям об этих предметах поставить в соответствие два разных, определяющих их числа. А это значит, по крайней мере, что весь мир, все события действительного и нереального представляют – и составляют – собою числа!
Стефанов поправил себе подушку повыше.
Я почувствовал, что что-то здесь все-таки не так, и сбавил обороты.
Но это только на первый взгляд может показаться поверхностным выводом – поспешил я оправдаться. Вы скажете (и ты, вероятно, скажешь): подумаешь, какая простецкая мыслишка – перечисление всего сущего. Что тут особенного, что все, абсолютно все события и вещи можно пронумеровать, а что с ними после делать-то? И по какому признаку их нумеровать? Как определяется их упорядоченность?
Тут я снова задумался. Твое лицо, развлекая во все стороны мысли, жило у меня перед глазами, оно составлялось из чисел в виде разных звезд, которые, едва застыв, тут же рассыпались и с медленным упорством начинали собираться в облик снова. Еще чуть-чуть, и я бы завис совсем, будучи туго нанизан на непроизносимый ступор рассуждения.
Стефанов с интересом взглянул на меня и спросил:
– Ну что, стоп машина?
– Хорошо, – теперь спокойно вполголоса продолжил я думать, начиная, как тигр в клетке, накручивать «восьмерки» перед камином, – чем же прежде всего отличаются предметы друг от друга? Что сразу можно сказать о предмете на подступе к мысли о нем? Только то, что он сложен или нет, так ведь?
Действительно, сложность – это первое и зачастую последнее качество предмета, которое выуживается при попытке его распознания. Любое нечто имеет свою конкретную сложность. Например, можно сразу сказать, что окно сложнее , чем чайник. Или подушка. Или то, что в нем – в окне – наблюдается.
