Но зато появился маленький Дюла. Он ежедневно, ежечасно напоминал Като о своем существовании. Като кормила его, когда он был голоден, штопала его одежонку. Иногда мыла пол, если он казался ей слишком грязным. Ей не хотелось ни о чем заботиться. Не раз, вынимая малыша из кроватки, умывая его и пеленая, она думала о том, что никто, никогда не заменит ей потерянное счастье.
В те дни Миклош Кари стал часто заглядывать к ней, старался утешить. Когда-то он, как и Дюла, добивался ее руки. И было время — Като отдавала ему предпочтение. Но на их отношениях всегда лежала какая-то тень. Не было в них теплоты и открытости. А Дюла был мечтатель. Он хотел подарить ей весь мир. Он мечтал стать конструктором невиданных машин. Миклош слушал его посмеиваясь и говорил, что с него хватит и того, если он будет работать на машине, которую изобретет Дюла. Конечно, если он вообще что-нибудь изобретет, потому что от мечты до ее воплощения — как от неба до земли.
Роль утешителя вскоре наскучила Миклошу Кари.
— Утешение дело тощее, — говорил он. — Как сало трехмесячного поросенка. Сыт не будешь.
И он исчез из города. На несколько лет.
Дни шли. Като ничего не замечала — ни солнца, ни гроз, ни искрящегося пушистого снега. Когда малыш не цеплялся за ее юбку, она останавливалась перед фотографией мужа и разглядывала ее. Подолгу разглядывала.
Однажды золотистым осенним днем улица, где жила Като, стала вдруг необычно шумной и оживленной. По ней пробегали солдаты, много солдат. На их фуражках краснели пятиконечные звездочки. Като всматривалась в молодые, пропитанные пылью дальних дорог лица и старалась отгадать: кто из них убил ее Дюлу? Но солдаты не понимали ее настойчивых взглядов, они приветливо махали рукой и бежали дальше. Усталые, озабоченные, они радовались стакану молока или нескольким сигаретам, которые совали им в руки жители города!
Но в жизни Като Керекеш даже этот день ничего не изменил. Правда, она поступила на работу в кинопрокат. Женщины мыли и чистили старые ленты. Иногда они находили игривые кадры и громко хохотали, показывая их друг другу, предлагали и Като посмотреть. Но она отворачивалась, взгляд ее потухал и темнел. Женщины подсмеивались над ней.
Мирные кадры сменялись военными, и требовалось лишь немного ацетона, чтобы все смешалось: война переставала быть войной, мир — миром. Забавно.
— А разве в жизни не так? — однажды тихо спросила Като, слушая, как забавляются ее соседки.
Женщины замолчали. Странная эта Като Керекеш: неделями из нее слова не вытянешь, но уж если заговорит, обязательно скажет что-нибудь удивительное.
В обеденный перерыв женщины уходили на берег реки, протекавшей неподалеку. Ложились на траву, болтали, сплетничали. О чулках без шва, которые были в то время в новинку, о том, что директор унес домой казенную радиолу. Като ложилась чуть поодаль и не принимала участия в их разговорах. О чем она думала? Она и сама не знала. Иногда перед сном или во сне она разговаривала с мужем. Остальное было ей безразлично, она ничем не возмущалась, ничему не радовалась. Слезы все были выплаканы. Кончался перерыв, и она вновь принималась за работу, принеся с собой в душное помещение кусочек солнца, глоток травяного воздуха, всплеск речной волны. Иногда Като спрашивала себя: куда течет река? зачем? Она не знала. Так же, как не знала, куда и зачем течет ее жизнь.
Возвращаясь домой, она возилась по хозяйству. Однажды вечером, когда уже было совсем темно, Като вдруг спохватилась, что Дюлушка не вернулся из садика. Като испугалась. Бросив все дела, она побежала искать сына и нашла его у подружки по садику, русской девочки Ниночки. Дюла сидел за столом и ужинал вместе со всеми. Като ужаснулась: ее мальчик в русской семье! Она совсем забросила сына. Нельзя так. Пока они шли домой, Дюла звонким голосом рассказывал матери о Ниночке.
— У нее нет отца. Проклятые фашисты убили его! — неожиданно закончил он свой рассказ.
Эти слова словно ударили Като по лицу. Она долго не могла уснуть в тот вечер, — впрочем, ей было не привыкать к бессоннице.
«Дюла не убивал его! — в отчаянии оправдывалась она перед незримым обвинителем. — Ваша пуля сразила его в первый же день».
