Елене Капосте, погибшей 31 мая 1925 года, во время забастовки рабочих-кирпичников
Машина затормозила и остановилась возле мельницы. Она была доверху нагружена мешками с пшеницей, большими, тяжелыми, словно откормленные кабаны.
Юрко Свида и еще несколько колхозников ловко соскочили на землю и прошли во двор. На мельничном дворе царило оживление. Въезжали подводы и машины, люди смеялись и, перебрасываясь шутками, отряхивали с одежды мучную пыль.
— Моя очередь когда подойдет? — спросил Свида у мельника.
— Часа через два, не раньше, — озабоченно ответил тот.
Свида отошел в тень под дерево, опустился на траву и, развернув пакет с едой, стал завтракать.
— Много зерна привезли? — поинтересовался сосед.
— Четырнадцать центнеров, — ответил Свида, уплетая пирог.
— A y меня все двадцать. Хороший хлеб уродился…
Юрко Свида помолчал, вздохнул и сказал задумчиво:
— Ехал я сегодня на мельницу и все вспоминал, как мы когда-то на заработки ездили… Помнишь?
…Это было в 1925 году.
Юрко Свида быстро собрался в дорогу, попрощался с женой.
— А тебе, Иринка, что привезти из города? — спросил он пятилетнюю дочку, надевая свою вылинявшую на солнце, омытую дождями, мятую шляпу.
Беленькая Иринка молчала. Вдруг глазенки ее стыдливо остановились на пустой кухонной полке. Там Свиды хранили хлеб. Но еще вчера Иринка сгребла в ладошку последние крохи.
Юрко понял красноречивый взгляд девочки и, вздохнув, молча вышел из хаты. Он сам не любил лишних разговоров: к словам относился, как к хлебу, — бережно. Только выйдя за ворота, он понял, как взволновал его безмолвный разговор с дочкой. Но Свида не привык давать волю своим чувствам и, подавив нахлынувшую тоску, решительно зашагал к станции.
На маленькой железнодорожной станции пусто, ни души. Одинокий железнодорожник мотыжил кукурузу на чахлом пристанционном огороде. Твердая, как кремень, земля дышала зноем. Редкие подсолнухи робко глядели в небеса, умоляя о дожде. Казалось, каждая былинка жаждет животворящей влаги.
Поезда пришлось ждать долго. А когда наконец с грохотом и шипеньем он подошел к станции, Юрко удивился: как много в вагонах людей. Худых, измученных. Они тоже, как и он, ехали на поиски работы. Головы опущены, руки повисли в непривычном безделье, глаза умоляющие, голодные… Как это похоже на то, что он только что видел на огороде, — люди мечтали о работе, как истомившаяся от засухи земля грезила о дожде.
Свида примостился на краешке скамьи и огляделся. В углу, так, чтобы видеть всех пассажиров, сидел агент по найму рабочей силы. Он быстро, не умолкая говорил, словно состязался с перестуком колес. Агент широко разевал рот, и Свида не мог отделаться от мысли, что эта разинутая пасть — черная бездна, ведущая неведомо куда.
— Знаете, — громко продолжал агент развязным, самоуверенным тоном. — Этот самый длинноусый Янош Шереги, о котором я вам рассказывал, у меня на глазах съел полную миску галушек с творогом и шкварками. И все это плавало в густой сметане. А потом он одним духом опорожнил здоровенную кружку вина. Э, нет, в долине живут не так, как вы, верховинцы! Не удивительно, что они обленились и обходят работу десятью дорогами. А вот вы, верно, работали бы с утра до ночи, лишь бы работа была! — он причмокнул губами, и его мясистый красный нос едва не коснулся губ.
