Небо остается... - страница 27

Шрифт
Интервал

стр.

Максим вскоре и сам убедился, что дед на все руки мастер: и шкаф починит, и на кадушку обручи набьет, и колесо для тачки сладит, и бредень сплетет. Даже соорудил, буквально из ничего, токарный станок в сарайчике, покрытом толем.

— Эт што. Мне четырнадцать годков сполнилось, когда я саморучно, в станице главным образом, молотилку спроворил, — не без хвастовства сообщил он.

А когда узнал, что Максим стал аспирантом, почтительно произнес:

— Наука, она усе превзойдет.

Дед охотно, со смаком читал вслух медицинские, астрономические книги, любил пересказывать бабке Акулине исторические романы: о Пугачеве, аргонавтах, египетских фараонах. В таких случаях бабка, что-то штопая, зашивая, готовя обед, скатывая кудель для вязки, нет-нет да и ввертывала:

— Дворяне усе из дряни…

— Не суйся в ризы, коль не поп…

Или тихо заводила старинную, с грустинкой, казачью песню, что те певали, уходя в поход:

Ай, со тиха-то Дону
Да вот, донские, ну, казаченьки…
Ай, ты прости же, ты прощай,
Да вот, батюшка, славный тихий Дон…

Поет, а сама пригорюнится, наверно, вспоминает о своих детях и внуках на войне.

Дед же любил проводить «политинхвормации». Целый час вслух и с выражением читает он бабке подряд все первомайские лозунги из газеты. С выкриками, комментариями, подменяя некоторые слова. Написано в газете «женщины», а дед читает: «Бабы! Овладевайте прохвесией мужей».

— Когда только войне убойной конец? — вздыхая, опрашивает Акулина и что-то шепчет, крестится и опять закручинивается.

— А энта война так долго длится, главным образом, потому, — поясняет Пантелеич, привычным жестом сдвигая очки на бородавки и хитро прищуриваясь, — что бог твой не знает, кому подмогу дать, как встрять.

Он воинственный атеист и не скрывает этого.

— Папа римский — той молится за немцев, итальянцев, а митрополит за нас. Вот у бога ум раскорячился, он войну и затянул. Кабы раньше обчество Сталина послухало, все, как он говорит, делало, войну б закончили быстро.

И это несмотря на то, что в тридцатом его, крестьянина-середняка, по недоразумению раскулачили и он полтора года, как говорит, «был в далях». А потом сын купил им домик.

— Мало ты, шалаш некрытый, в ссылке маялся, — выведенная из терпения, говорит ему иногда Акулина.

— А что, и мало, — соглашается дед, — дольше был бы, боле поумнел. Тебе б только бранье, жигалка кусачья, — незлобиво заключает он. — Вот слухай, я те передовицу прочту, — он водружает очки: — «О переходе от социализму к коммунизму».

Бабка ворчит:

— Много болтаешь, калатушник. До урожая б дотянуть.

Заметив выскочивший на глазу у деда ячмень, Акулина обеспокоилась:

— Дюже болит?

— Аж в голову вдаряит.

— Взавтре натощак слюной его потри, враз исчезнет.

Она любит лечить: чирей «изводит», обведя его хлебным ножом, ангину — закипятив мед с водкой.

Дед глуховат, поэтому, если порой и не слышит, что ему говорят, делает вид, что все понимает, и в подтверждение вставляет:

— Оно так…

Когда же в сырую погоду вовсе глохнет, то к этому «оно так» для большей убедительности добавляет:

— Ента не иначе…

Самый любимый рассказ Пантелеича о кенаре, спасшем хозяина; он его уже раза три передавал Васильцову:

— Представляешь, Иваныч, хозяин заснул, а хата, главным образом, угаром заполнилась. Кенарь упал ему на лицо, крылья распластал. Хозяин вскочил, выбил стекло…

Иногда дед зазывает Максима в кухню, пропахшую сушеными яблоками, — «трахнуть по маленькой». И здесь не обходится без присказок. Пантелеич ставит себе на большую натруженную ладонь граненый стаканчик с наливкой и начинает, в голосах, представление:

— Рюмочка христова, откеля ты?

— Из Ростова.

— А паспорт есть?

— Нема.

— Ну, тут тебе и тюрьма.

С этими словами дед лихо опрокидывает в рот наливку и смотрит на Максима, ожидая одобрения и ответных действий.

— Сущее дите непосидимое, — снисходительно говорит бабка, скрестив руки на груди.

По утрам она неизменно ходит по воду, приносит ее на коромысле за два квартала, а дед «худобу» кормит, по старой памяти называя так трех красноглазых кроликов, гортает землю, подкапывает ягодные кусты в садочке, срезает с вишен и груш сухие ветки, а потом в сарае точит ножи, клепает цебарку.


стр.

Похожие книги