Жмем друг другу руки. Демченко представляет всех своих подчиненных: Серафим Лузиков, Григорий Бакунин, Иван Беришвили, Владимир Мирончук, Михаил Дмитрусенко, Дмитрий Мягков, Петр Николашин, Хайдула Ченкунов, Виктор Шевченко, Иван Яковенко… На левом фланге — молодые, как на подбор, парни, штурмовики, летавшие на самолетах Ил-2, тогда еще только поступивших на вооружение: Кутейников, Суслин, Аленицкий, Давыдов.
Ребята что надо: ладные, в отлично пригнанной форме летчиков морской авиации. Просто невольно завидно становится и с сожалением думаешь: «Такими бравыми молодцами и мы выглядели недавно. Война стерла с нас парадный лоск. Спим под кустами, на промасленном брезенте, бреемся раз в три дня, да и то кое-как, бывает, что и есть приходится на ходу… Эх, да что говорить, запарились мы тут, может, теперь облегчение почувствуем».
Такие мысли проносятся в моей голове, когда меня окликает Елохин. Рядом с ним смуглый лейтенант, настоящий щеголь, с аккуратно подстриженными усиками, протягивает мне руку:
— Лейтенант Беришвили!
— Очень приятно, — отвечаю я, — а зовут вас как, лейтенант?
— Очень даже по-русски — Иван.
Откуда ни возьмись, в разговор врывается Серогодский:
— Это тебя, друг, Иваном зовут? Из Костромы или из Вологды? — хитро улыбается он.
— Нет, я из Тбилиси.
— Тогда, значит, ты Вано, — назидательно говорит Серогодский, — но мы согласны и Иваном величать.
— Я слышал, что Тбилиси — красивый город, — говорит Елохин.
Серогодский снова взвихрился:
— Может, и красивый, но не лучше моей Костромы… Ах, Кострома! — он мечтательно прикрывает веки. — Какая нетронутая природа вокруг! Сосновые леса, а в них грибы! А животных сколько: медведи, дикие кабаны, лоси!..
— А слоны у вас, случайно, не водятся? — ехидно ввертывает Шилов.
— Бывают, — не растерялся Серогодский, — в цирке! Беришвили во время этой перепалки курил папиросу, посмеиваясь в усики.
— Всем известно, что самый красивый город Одесса! — торжественно провозгласил он, бросая окурок в бочку с песком, — но… дорогие друзья, приезжайте после войны в мой родной Тбилиси, и вы сами признаете, что равных ему нет на свете. Самый лучший в мире проспект — имени Руставели, самый лучший театр — имени Палиашвили…
Знакомство наше впоследствии переросло в крепкую боевую дружбу. Русские, украинцы, белорусы, грузины, армяне, молдаване, башкиры — все мы были братьями единой семьи, сражались за Родину-мать, приближая победу. Только жаль, не все дожили до нее. Василию Серогодскому не пришлось поехать в гости к другу в Тбилиси. Он погиб под Сталинградом, а Иван Беришвили так и не увидал прекрасных костромских лесов, он отдал жизнь в боях за Одессу…
Летчики-черноморцы, быстро освоившись с обстановкой, начали готовиться к боям. В эскадрилье царила строжайшая дисциплина. Не услышишь грубого окрика, пренебрежительно-повелительного тона или ругательства. Одним словом — морская школа. Комиссар эскадрильи черноморцев Валентин Петрович Маралин чем-то напоминал нашего Семена Андреевича Куницу. Такой же подтянутый, аккуратный, внимательный и чуткий к подчиненным.
Черноморцы на второй же день начали облет района боевых действий. Но перед тем Шестаков распорядился, чтобы моряки понаблюдали за взлетом и посадкой тройки наших истребителей, которых поведет на разведку сам командир полка.
Полет начался, как обычно. Тройка дружно поднялась в воздух и, набирая высоту, ушла на запад. Мы вернулись к своим обычным занятиям — кому отдыхать, кому готовиться к вылету.
Прошло некоторое время, и кто-то воскликнул:
— Возвращаются!
Все разом повернули головы на запад и увидели низко идущих над лесом «ястребков»: их возвращалось двое…
Молча стояли мы, полные самых тревожных предчувствий, ожидая, пока они приземлятся, когда с вышки донесся голос наблюдателя:
— Третий, третий летит!
Третий не летел, он почти падал, резко идя на снижение. За ним тащился хвост черного дыма. Все, кто наблюдал за этой посадкой, замерли: казалось, что через секунду самолет вспыхнет и раздастся оглушительный взрыв.
Но пламени не было видно. «Ишак» плюхнулся в траву и покатился, переваливаясь с крыла на крыло. На ходу из дымящейся машины вывалился летчик — лейтенант Педько. Одежда на нем горела. Мы все бросились ему на помощь. С Григория быстро стащили куртку, сапоги, гимнастерку. И вот он стоял босой, в одних трусах и майке. Больно было смотреть на обгоревшую шевелюру, покрытые багровыми волдырями руки, Педько с жадностью выпил поданную кем-то кружку воды, выливая остатки на голову. Врач Шаньков уже суетился возле него, оказывая первую помощь. Гриша, не то усмехаясь бледными губами, не то кривясь от боли, бормотал:
