Рим – Вечный город, Неаполь и Сиракузы, Дельфы и Коринф, Саламин и Микены, Патры и Итака – таковы пункты их бесцельного странствия. Пять лет назад, пьяные от солнца и друг от друга, они любовались Акрополем. Именно там, в Афинах, и родилась Хелена. А теперь они в Аргостоли, столице Кефалонии, которую местные жители называют островом чудес.
Здесь колыбель западной культуры, родина бесчисленных богов и героев, чья любовь и ненависть продолжают жить в мифах. Поэтому Артур и работает, словно одержимый некими могущественными духами, без устали запечатлевая теплое море и скалы на своих холстах. Того, что платят за них английские, немецкие и французские путешественники, желающие увезти домой частичку этого пронизанного солнцем мира, Целии с Артуром вполне хватает на безбедную, хотя и не роскошную жизнь.
Целия слышит смех и обрывки греческих фраз. Это пастухи играют с Хеленой, которая повесила себе на шею холщовую сумку с отцовскими кисточками и красками. «Хрисо му!» – греческий язык очень звучный. «Хрисо му!» – «Мое золото»… Золотистые локоны окружают личико Хелены, подобно солнечному ореолу, и местами отсвечивают медью, в то время как светлые волосы Целии гладкие, как полотно.
Целия чувствует, как по ее спине пробегает холодок.
«Хрисо му», – говорила старуха гречанка, тыча скрюченным пальцем в маленькую английскую девочку в легком белом платьице без рукавов.
Старуха сидела на табурете возле одного из домов, окружавших рыночную площадь. Хелена забралась к ней на колени и беззаботно принимала ласки и поцелуи незнакомой пожилой женщины, как с младенчества привыкла в Греции. Смуглые пальцы трепетно касались раскрасневшихся от солнца щечек и непослушных волос. При этом старуха бормотала нежные слова, а потом вдруг принялась ритмично раскачиваться, и шепот ее стал монотонным, как будто она произносила заклинания:
– Моу хрисей, – услышала Целия, – ты рождена стать принцессой. – Тут морщины на лице старухи разгладились, и ее лицо приняло благоговейное выражение. – Судьба приведет тебя на чужбину. Двое мужчин – враги – станут соперниками в любви, и ты раскроешь их общую тайну. Один из них составит твое счастье. Но не обманись! Вещи не всегда таковы, какими кажутся нам с первого взгляда и какими мы хотели бы их видеть… – Потом она смолкла, и в пыльном воздухе, пропитанном сладковатым запахом винограда, на некоторое время повисла напряженная тишина.
– А можете ли вы сказать, какая судьба уготовлена мне и моему мужу? – неожиданно для себя спросила Целия.
Ее голос прозвучал тихо, словно преодолевая некое внутреннее сопротивление, и был почти неслышен за базарным шумом. Старуха зажмурила глаза и некоторое время не двигалась, а потом резким движением распахнула морщинистые, как у жабы, веки. Ее широко раскрытые глаза смотрели испуганно, Целии показалось, что в них мелькнуло выражение жалости или сострадания. Потом предсказательница приставила к губам высохший палец и нарисовала им крест, как будто хотела защитить от чего-то не то Целию, не то себя саму.
Испуганная мать быстро сняла ребенка с колен старой ведьмы и поспешила прочь, взметая подолом пыль. Сердце ее похолодело, и все вокруг показалось вдруг мрачным и враждебным.
Тот страх так и не прошел. Целия знала, как ей будет не хватать Греции – ее почти физически ощутимого света и контрастных теней ландшафтов, ее сухих равнин, покрытых зарослями чертополоха, и запаха древесного угля в пиниевых рощах, стрекота ее цикад и искрящегося солнцем воздуха, пропитанного испарениями земли и морской соли. Однако с тех самых пор Целия никогда не чувствовала себя здесь в полной безопасности.
Она сложила руки на еще плоском животе, покрытом нежным муслином платья, и молча помолилась о своей семье и будущем ребенке.
Корнуолл, ноябрь 1876 года
По изношенным половицам зашуршала тяжелая черная юбка, неприятно громко застучали низкие каблуки. На пороге она остановилась, чтобы перевести дыхание или набраться мужества, а потом глубоко вздохнула, ощутив в руке холод потертой дверной ручки, и неслышно ступила в комнату.
В льющемся из окон свете висела пыль. Посредине комнаты стоял старый письменный стол. Громоздящиеся на нем кипы бумаг и валяющиеся повсюду сломанные и испачканные чернилами авторучки свидетельствовали о том, что здесь недавно работали. Рядом было кожаное кресло с дырявой местами обивкой. Стены вплоть до черных от сажи потолочных балок покрывали полки, заставленные и заваленные книгами, распространявшими запах плесени. Солидные тома в переплетах из потрескавшейся и выцветшей кожи – сочинения Платона, Аристотеля, Плутарха и Гомера, многие из которых наличествовали здесь не в одном издании, труды по археологии, философии, риторике и грамматике лежали и на полу, поодиночке, стопками и образуя угрожающе шаткие пирамиды.
