Мы посмотрели и обалдели. То, что приближалось, было девушкой, причем неотразимой. Она была просто самой красивой девушкой, какую я когда-либо видела. Ненавижу говорить подобные вещи, это слишком пошло, но в данном случае это было правдой. Ее лицо было совершенной овальной формы, кожа как фарфор, глаза у нее были, как у кошки — золотисто-карие, а волосы, иссиня-черные, блестящие, ниспадали со лба и вились по спине. Одета она была, как кинозвезда, довольно экстравагантно — в облегающее черное платье со сборками на бедрах и шляпку с фестонами из золотых листьев.
Но самое впечатляющее в ней был исходивший от нее сигнал: чисто женская чувственность.
Подойдя к нам, она театрально взмахнула рукой и сказала:
— Привет. Вы ждете самолет, чтобы лететь в Майами, в школу по подготовке, да?
Тут я нанесла удар вслепую — хотя это было не совсем вслепую, мой инстинкт обычно в таких случаях срабатывает правильно, — и ответила по-итальянски:
— Да, мы все ждем, чтобы сесть в этот самолет. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. И позвольте представиться: меня зовут Кэрол Томпсон.
Она с холодным интересом смерила меня взглядом с ног до головы, как если бы я могла стать съедобной, если меня готовить двенадцать часов, а потом еще прокипятить. Я немного удивилась, что она не открыла мой рот и не проверила мои зубы. Она лишь сказала:
— Ха-ха, ты говоришь по-итальянски?
Я действительно считала, что говорю. Ведь я ей сказала четыре предложения по-итальянски.
— Да, — ответила я.
Она наклонила набок голову:
— Где это ты подхватила такой дешевый итальянский акцент?
Я отвечала все на том же языке, на котором, по-моему, я говорила свободно:
— Во Флоренции. У моего дядюшки там бордель, небольшой, но с хорошей репутацией. Возможно, вы слышали о нем. Его зовут синьор Аткинсон. — Я всегда считала, что если ты замахнулся, так надо бить. А не ходить вокруг да около.
Очевидно, я оказалась слишком проницательной. Она сказала:
— Это не флорентийский акцент, это просто дешевый акцент. Я из Рима, меня зовут Альма ди Лукка.
И тут, как гром с ясного неба, раздался голос Донны, холодный и нагловатый:
— Уж не графиня ли Альма ди Лукка, случайно? Альма застыла. Маленькая стрела поразила цель. Девушка не посмотрела на Донну, не ответила. Я подумала: «Ну что ж, видишь? Война разразилась. Уже. В одну минуту. Это может быть весьма любопытным». Донна зевнула:
— Мы должны как-то скоротать время, друзья. Кто играет в бридж?
Вскоре за нами пришел раздражительный маленький человек и сказал:
— Мне жаль, что я вас задержал, девочки, но это было неизбежно.
Он мучился с несколькими клочками бумаги, прикрепленными к папке, которая казалась символом его офиса.
— Давайте теперь посмотрим. Сколько вас здесь?
— Нас пятеро, — ответила Альма. — Любой может посчитать, нас пятеро.
— Вы ждете еще кого-нибудь?
— Нет, мы никого не ждем, — сказала Альма. — Это ваше дело — ждать. Мы же сейчас сядем в самолет, чтобы лететь. Куда мы летим?
Я одобряла ее поведение, но человек явно ее не слушал. Он сделал несколько отметок карандашом на одном клочке бумаги и нахмурился. Потом он осмотрел нас, сделал еще несколько отметок и опять нахмурился. Бедный малыш. Казалось, ему приходится решать такие сложные задачи. А мы все были здесь, три совершенно очаровательные девушки плюс восхитительный корабль грез из Италии плюс я; а он обращался с нами, как если бы мы были многочисленными тюками хлопка, наполненными личинками долгоносика. Тогда впервые я поняла, какие требования предъявлял авиабизнес к своим любимцам.
Наконец он сказал:
— О'кей. Вы можете подняться в самолет. Стюардессы займутся вами. Идите к грузовому трапу на корме. — Это звучало так, как будто он в отчаянии сдался на нашу милость.
— А где корма? — спросила Аннетт.
— В хвосте, — безнадежно ответил он, — Господи, неужели вы не знаете, где корма?
— Если бы она знала, то не спрашивала, — возразила Альма. — И вы будьте, пожалуйста, повежливее, сэр, а то я сообщу о вас мистеру Бенджамину.
Это, похоже, ошеломило его; и когда мы проходили через ворота номер двенадцать, я спросила:
— Эй, а кто такой мистер Бенджамин?
