Мальчик не двигался, его глаза блестели из-под спутанной шапки волос. Потом он отвернулся, перемахнул одним прыжком невысокую стену и исчез.
От окна донесся гулкий голос Эсхина, взявший сначала низкие ноты, потом эффектно подскочивший до тонкого фальцета. Подозрение, одно лишь подозрение! Не на чем выстроить обвинение; то, что очевидно для него самого, не сделать таким же очевидным для остальных. От саднящего горла простуда поднялась в нос; Демосфен громко чихнул. Он должен получить свой отвар, пусть даже приготовленный невежественным дикарем-недоумком. Как часто в своих речах говорил он о Македонии как о стране, не способной дать цивилизованному миру даже приличного раба!
* * *
Олимпиада сидела в своем золоченом кресле с резными пальметтами и розами. Солнце широким потоком вливалось в окно, прогревая высокую залу, пятная пол пляшущими тенями готовых зазеленеть ветвей. Под рукой у нее стоял небольшой столик кипарисового дерева; на скамеечке у ног сидел сын. Его зубы были стиснуты, но сдавленные вскрики то и дело прорывались сквозь них. Мать расчесывала Александру волосы.
– Последний колтун, дорогой.
– Нельзя ли его отрезать? – спросил Александр.
– И обезобразить тебя? Хочешь походить на раба? Если бы я не следила за тобой, ты бы давно завшивел. Все. Вот тебе поцелуй за терпение, и можешь есть свои финики. Не трогай мое платье, пока пальцы липкие. Дорида, щипцы.
– Они все еще очень горячие, госпожа. Прямо шипят.
– Мама, пора перестать завивать мне волосы. Никому из мальчиков не делают завивки.
– Ну и что же? Пускай следуют за тобой, а не ты за кем-то. Или ты не хочешь быть красивым ради меня?
– Вот, госпожа. Теперь, я думаю, они не подпалят волос, – сказала Дорида.
– Да уж надеюсь! Не дергайся. Я делаю это лучше цирюльников. Никто не догадается, что волосы не вьются от природы.
– Но все меня видят каждый день! Все, кроме…
– Тише, обожжешься, – перебила царица. – Что ты сказал?
– Ничего. Я думал о послах. В конце концов, я, наверное, надену украшения. Ты была права, зачем нам одеваться по афинской моде?
– Ну конечно. Мы сейчас же что-нибудь подыщем, и подходящее платье тоже.
– Кроме того, отец тоже наденет свои драгоценности.
– Ну да. Хотя тебе они больше к лицу.
– Я только что встретил Аристодема. Он сказал, что я сильно вырос и он едва узнал меня.
– Чудесный человек, – кивнула Олимпиада. – Мы можем обо всем расспросить его здесь.
– Он должен был идти, но представил мне другого посла, который когда-то выступал как актер. Он мне понравился; его имя Эсхин. Он рассмешил меня.
– Можно позвать и его. Он из благородного рода?
– Для актеров это не важно. Он рассказывал мне о театре, как они дают спектакли в разных городах, как сводят счеты с ленивцами и завистниками, – сказал Александр.
– Тебе нужно быть осторожнее с этими людьми. Надеюсь, ты не сказал ничего лишнего.
– Ох, нет. Я спросил о партиях войны и мира в Афинах. Он был, я думаю, среди тех, кто стоял за войну. Но мы оказались не такими, как он себе представлял. Мы поладили.
– Не давай никому из них повода похвастаться, что его выделяют, – посоветовала царица.
– Эсхин этого не сделает, у него нет повода для хвастовства.
– Что ты имеешь в виду? Он был развязен?
– Нет, конечно нет. Мы только поговорили.
Олимпиада запрокинула Александру голову, чтобы завить челку. Он мимоходом поцеловал руку матери.
В дверь поскреблись.
– Госпожа, царь прислал сказать, что он созвал послов и хотел бы, чтобы наследник был с ним.
– Передай, что он придет, – откликнулась царица.
Она перебрала волосы сына – прядь за прядью – и оглядела его с ног до головы. Мальчика только что вымыли, ногти были подстрижены, отливающие золотом сандалии стояли наготове. Олимпиада выбрала шафранового цвета хитон из шерсти, с каймой пяти или шести цветов, вытканной ею собственноручно, красную хламиду на плечи и большую золотую булавку. Когда хитон был надет, она застегнула пояс с золотой филигранью. Царица собирала сына не спеша: если он придет слишком рано, то оставшееся до церемонии время проведет с Филиппом.
– Все? – спросил мальчик. – Отец будет ждать.
