– У тебя хороший слух, – заметил эвбеец чуть насмешливо.
– На этот раз можешь на него положиться, – усмехнулся афинянин.
– Не сомневаюсь. Но нашему человеку нужно дать возможность спасти свою голову. Как я сказал, у него будут более благоприятные обстоятельства, – продолжал эвбеец.
– Но не столь блестящие, – сказал афинянин. – Молва услащает месть… Ну, ну, раз уж мы заговорили о молве, я открою вам маленькую тайну. Мой патрон хочет получить новости первым в Афинах, еще до того, как сюда доберутся гонцы. Между нами, он замышляет видение, которое посетит его. Позднее, когда Македония вернется к своему племенному варварству… – Он перехватил сердитый взгляд эвбейца и поспешно добавил: – То есть перейдет во власть царя, который не будет мечтать о покорении мира, он объявит благодарной Греции о своей роли в ее освобождении. Между тем, помня о его давней борьбе с тиранией, можно ли отказать ему в этой небольшой награде?
– Чем он рискует? – внезапно выкрикнул иллириец.
Хотя молоты внизу стучали с прежним шумом, его громкие слова заставили остальных сердито замахать руками. Иллириец не обратил на это внимания:
– Тот человек рискует жизнью, чтобы отомстить за поруганную честь. А Демосфен почему-то должен выбирать для этого время, чтобы получить возможность пророчествовать на Агоре.
Трое, возмущенные, обменялись недовольными взглядами. Кто, кроме деревенщины из Линкестиды, мог послать такого неотесанного мужлана на встречу политиков? Трудно было предугадать, что он выкинет еще, поэтому встреча была закрыта. Все ключевые вопросы уже обговорили.
Уходили поодиночке, выждав какое-то время. Последними оставались хиосец и эвбеец.
– Ты можешь быть уверен, что этот человек сделает свое дело? – спросил хиосец.
– О да. Мы знаем, как им управлять, – кивнул эвбеец.
– Ты был там? Ты сам это слышал?
Весенняя ночь в холмах Македонии выдалась прохладной. Факелы дымили от оконных сквозняков, горячие уголья в очаге угасали, вспыхивая на старых почерневших камнях. Было поздно. Когда тени углубились, каменные стены, казалось, придвинулись ближе к людям, словно подслушивая.
Гости разошлись, все, кроме одного; рабов отослали спать. Хозяин и его сын тесно сдвинули три ложа у столика с вином; остальные оттащили в спешке, отчего казалось, что в комнате царит беспорядок.
– Ты говоришь мне, – повторил Павсаний, – что был там?
Он резко нагнулся вперед и, чтобы сохранить равновесие, вынужден был ухватиться за край ложа. Глаза Павсания налились кровью от выпитого вина, но услышанное заставило его протрезветь. Сын хозяина встретился с ним взглядом: молодящийся мужчина с выразительными голубыми глазами и порочным ртом, скрытым в короткой черной бороде.
– Вино развязало мне язык, – ответил он. – Я не скажу большего.
– Я прошу за него прощения, – вставил его отец, Дейний. – Что на тебя нашло, Геракс? Я пытался подать тебе знак.
Павсаний обернулся, как раненый вепрь.
– Ты тоже об этом знал? – спросил он.
– Меня там не было, – сказал хозяин, – но люди говорят. Прости, что здесь, в моем доме, ты наконец узнал об этом. Казалось бы, что даже между собой, тайно, не то что в компании, царь и Аттал постыдятся хвастаться таким делом. Но ты, как никто, знаешь, на что они похожи, когда надерутся.
Ногти Павсания впились в дерево так, что из-под них проступила кровь.
– Он поклялся мне восемь лет назад, что никому не позволит говорить об этом в своем присутствии. Его клятва убедила меня отказаться от мести. Он знал это, я сказал ему.
– Тогда Филиппа не назовешь клятвопреступником, – сказал Геракс с кислой улыбкой. – Он не позволил говорить об этом кому-либо, а сказал сам. Филипп поблагодарил Аттала за добрую услугу. Когда Аттал начал отвечать, царь зажал ему рукой рот, и оба рассмеялись. Теперь я понимаю.
– Филипп поклялся мне водами Ахерона, – сказал Павсаний почти шепотом, – что забудет об этом.
Дейний покачал головой:
– Геракс, я снимаю свой запрет. Раз столько народу слышало об этом, будет лучше, если Павсаний узнает обо всем от друзей.
– Вот что он сказал мне. – Голос Павсания охрип. – «Через несколько лет, когда люди увидят, что ты в чести, они начнут сомневаться в сплетнях, а потом и вовсе их забудут».
