Молодые знали, что Александр, несмотря на юность, превзошел старших. Когда завистливые старики пытались его свергнуть, он выстоял и оказался победителем. Собственное едва тлеющее недовольство молодых Александр обратил в пламя неповиновения; он был их героем-жертвой. Даже обиду Олимпиады, поскольку она была его матерью, молодежь сделала своей собственной. Видеть, как твою мать позорят, а твой отец, старик, которому за сорок, в глазах всей Македонии выставляет себя на посмешище, женясь на пятнадцатилетней девочке, – можно ли молча проглотить такое? Наконец увидев Александра, молодые приветствовали его с яростным пылом, и он не смог их не ободрить.
Лицо Александра удлинилось. Постепенно, с годами, черты его становились более суровыми, но замкнутая отрешенность взгляда появилась недавно. Восхищение юношей смягчило Александра, и теплая, доверчивая улыбка стала для молодых наградой.
С Гефестионом, Птолемеем, Гарпалом и остальными товарищами его изгнания обращались с благоговейным уважением; их рассказы становились легендой. Эти не предали своего друга. Все их истории повествовали об успехе: охота на леопарда, стремительные налеты на границу, славная победа в межплеменной войне. Их гордость и любовь принадлежали Александру, они переменили бы, если б смогли, самые его воспоминания. Благодарности Александра, пусть и невысказанной, им было достаточно, они чувствовали себя любимыми. Вскоре и молодым, и самим себе приближенные царского сына стали казаться признанными вождями; они начали показывать это, иногда осторожно, иногда – нет.
Собралась партия Александра. Ее составили люди, которые любили его или рядом с ним сражались, кому, может быть, где-то во Фракии, раненому или полузамерзшему, он уступил свое место у костра и свой кубок с вином; или те, чье иссякающее мужество он вновь зажег каким-нибудь словом; здесь были и те, кто рассказывал ему разные истории в караульной, когда царевич был ребенком; и все те, кто, оглядываясь назад, на годы беззакония, хотел прежде всего сильного наследника; и те, кто ненавидел его врагов. Могущество и гордость Атталидов росли с каждым днем. Парменион, некоторое время назад овдовевший, женился на дочери Аттала, и царь был его дружкой.
В первый же раз встретившись с Павсанием наедине, Александр поблагодарил его за гостеприимство, оказанное его родом. Спрятанные в бороде губы слегка раздвинулись, словно пытаясь ответить на улыбку улыбкой, но они окончательно утратили гибкость.
– Безделица, Александр. Для нас это было честью… Я бы сделал для тебя большее.
На мгновение их глаза встретились, Павсания – изучающие, Александра – вопрошавшие, но Павсания всегда было нелегко понять.
Эвридика теперь жила в прелестном новом доме на склоне холма, недалеко от дворца. Сосновый лес вырубили, чтобы расчистить место, а статую Диониса, которую поставила в роще Олимпиада, возвратили царице. Статуя не принадлежала к древним святыням, а являлась лишь прихотью, в устах молвы связанной с неким скандалом.
Гефестион, появившийся в Пелле слишком поздно, чтобы разбираться в таких вещах, знал, что положение Александра во многом зависит от поведения его матери. Конечно, сын должен защищать царицу, у него не было выбора, но почему с такой страстью, с такой жестокостью к своему отцу, такой слепотой к собственному благу? Истинные друзья делят все, кроме прошлого, оставшегося за границей их встречи.
То, что у царицы есть своя партия, все знали даже слишком хорошо; комнаты Олимпиады походили на зал собраний оппозиции какого-нибудь южного города. Когда Александр туда шел, Гефестион чувствовал, что теряет терпение. Да знал ли царевич, что замышляла его мать? Что бы там ни было, но, когда беда случится, царь решит, что сын знал все.
Гефестион по молодости лет разделил потрясение Александра, когда льстецы, некогда усердные, стали держаться на расстоянии. Самые победы Александра настораживали их. В Македонии, с ее историей, он слился с опасностью, как леопард – с яркими пятнами. Александр всегда презирал рабскую угодливость, но хотел, чтобы его любили. Теперь он учился понимать, кто из его окружения этим воспользовался. За уроками со спокойной насмешкой зловеще наблюдал царь.
