– Мне жаль, что ты это видел, – тихо сказал Гефестион, вглядываясь в лицо Александра.
– Я должен вернуться и дочитать книгу. Ксенофонт говорит, если вы положите на них кабаний клык, он съежится от жара их плоти. Ксенофонт говорит, это опаляет фиалки.
– Александр, выпей. Ты на ногах со вчерашнего вечера. Я принес тебе немного вина. Ты уверен, что не поранился?
– О нет, я им не дался. Только наблюдал за игрой.
– Послушай, взгляни сюда. Посмотри на меня. Теперь пей, делай, что я говорю, пей.
После первого глотка Александр взял фляжку из рук Гефестиона и жадно осушил ее.
– Так-то лучше. – Гефестион, повинуясь наитию, вел себя просто, как ни в чем не бывало. – У меня и поесть найдется. Ты не должен был следить за вакханками, все знают, что это к несчастью. Неудивительно, что тебе плохо. У тебя огромная заноза в ноге, сиди спокойно, я вытащу.
Он ворчал, как нянька, промывающая ребенку ссадины. Александр сидел послушно, как дитя.
– Я видел и худшее, – сказал Александр внезапно. – На поле боя.
– Да. Мы должны привыкнуть к крови.
– Этот человек на стене Дориска, его внутренности вывалились, и он пытался затолкать их назад.
– Да? Мне пришлось отвернуться, – признался Гефестион.
– Нужно уметь видеть все. Мне было двенадцать, когда я впервые убил. Я сам отрубил ему голову. Скопы хотели сделать это за меня, но я заставил их дать мне тесак.
– Да, я знаю.
– Когда вражда, посланная Зевсом, спустилась с Олимпа на равнину Трои, ее поступь была нежна, говорится в «Илиаде», она шла тихо, маленькими шажками, как трепещущая крыльями голубка. Потом она надела шлем воина.
– Конечно, ты умеешь все видеть, все, что угодно; все знают, что можешь. Ты всю ночь был на ногах… Александр, ты слушаешь? Ты слышишь, что я говорю?
– Тише. Они поют.
Александр сидел, опустив руки на колени, глядя вверх, на горы. Гефестион видел белки его глаз. Нужно настичь Александра, в какие бы дебри он ни удалился. Его нельзя оставлять одного.
Спокойно, настойчиво, не дотрагиваясь до Александра, Гефестион сказал:
– Теперь ты со мной. Я тебе обещал, что всегда буду рядом. Послушай, Александр. Вспомни Ахилла, как мать опустила его в Стикс. Подумай, как это было ужасно, какая тьма – словно смерть. Но после этого он стал неуязвим. Послушай, все закончилось, все позади. Теперь ты со мной.
Гефестион протянул руку. Александр прикоснулся к ней, его ладонь была холодна как лед. Потом Александр изо всех сил вцепился в Гефестиона так, что у того перехватило дыхание от боли и облегчения.
– Ты со мной, – сказал Гефестион. – Я люблю тебя. Ты значишь для меня больше всего на свете. Я умру за тебя в любую минуту. Я люблю тебя.
Какое-то время друзья сидели так, их сжатые руки лежали на колене Александра. Хватка Александра немного ослабла, его лицо уже не казалось застывшей маской. Он выглядел больным. Замутившимся взглядом Александр смотрел на их сплетенные руки.
– Вино хорошее. Я не так уж и устал. Нужно учиться обходиться без сна, это пригодится на войне, – сказал Александр.
– В следующий раз мы будем бодрствовать вместе.
– Нужно учиться обходиться вообще без всего. Но без тебя мне было очень тяжело.
– Я буду с тобой, – пообещал Гефестион.
Лучи теплого весеннего солнца, перевалившего полуденную черту, косо падали в ущелье. Пели дрозды. Гефестион предчувствовал перемену: рождение, смерть, вмешательство бога. На только что явившемся на свет чувстве остались пятна крови, следы мучительных родов; все еще хрупкое, оно не давалось в руки. Но оно жило. Оно будет расти.
Им следовало возвращаться в Эгию, но друзья не торопились: им и так было хорошо. Пусть он отдохнет, думал Гефестион. Александр избавился от своих мыслей, забывшись непрочным сном. Гефестион следил за ним пристально, с нежным терпением леопарда, притаившегося у воды. Голод зверя утихал от звука легких отдаленных шагов – кто-то спускался по лесной тропе, чтобы попасть ему в лапы.
