Но улыбка его тут же перешла в злобный оскал, когда один из пиратов метнул ему в висок шипастый шар на цепи. Серебристое лезвие топора взлетело навстречу, звякнула перерубленная цепь, жутко вскрикнул человек, захрипел, схватившись за горло. Отшвырнув обескровленное тело, Конан ринулся вперед. В ушах его гремел дьявольский смех Рана Риорды, ярость кружила голову: огромный, с черными развевающимися волосами, с блистающим оружием в могучих руках, он был страшен. Он косил воинов в бамбуковых панцирях словно траву; мерно вздымались меч и секира, с сухим треском разрубая доспехи и кости, хлестала кровь, с предсмертными криками падали люди, свистели стрелы и копья, но ни одно острие не коснулось киммерийца. Хранил ли его в этом бою дух Небесной Секиры? Или воинская удача витала за спиной, храня от ран? Или спасало от гибели собственное боевое искусство?
Конан не думал об этом; он рубил. Врагам не удавалось отступить ни к левому борту, ни к правому; удары секиры и длинного меча настигали повсюду. Постепенно оставшиеся в живых начали пятиться, очищая носовую надстройку, и вскоре Конан сбросил их вниз, к передней мачте корабля, на доски палубного настила, еще не залитые кровью. На мгновение он опустил клинок и топор, окинул взглядом морскую даль, мысленно попрощавшись с "Нефритовым Дельфином", потом спрыгнул на палубу.
Теперь кхитайцы уже не молчали; они пятились перед ним с перекошенными от ужаса лицами, тыкали в него пальцами и тонко протяжно визжали: "Ци-гум! Ци-гум!" Дракон, понял Конан. В Кхитае все великое сравнивали с драконом; солнце и луна были драконами дня и ночи, ветер - поднебесным драконом, а огромные волны, что иногда накатывались на берег - морскими драконами. Были драконы и среди людей: мудрецы и чародеи, драконы знания; военачальники, бесстрашные драконы; главы провинций, верные драконы императора. И сам император был драконом - Великим Яшмовым Драконом, Восседающим в Нефритовом Дворце. Что же касается Конана, то противники его пока не решили, к драконам какого сорта он относится, но уже не сомневались, что перед ними настоящий дракон. Дракон из драконов, самой безжалостной породы!
Он возвышался над толпой воинов в бамбуковых доспехах словно огромный дуб над порослью трепещущих осин. Он видел, как внезапно распахнулся люк между мачтами, и на палубу повалили вооруженные пиками гребцы - и тут же остановились, застыли, устрашившись: вся кровля носовой надстройки была завалена трупами, а по стене ее на палубу ручейками стекала кровь.
Над сгрудившимися у мачты пиратами взметнулся трезубец и повелительный голос отдал команду. Шеренга воинов разошлась, отступила; теперь перед Конаном стоял довольно рослый кхитаец, бамбуковый панцирь которого усеивали серебряные бляшки. Голову его прикрывал шлем непривычной формы, похожий на перевернутое воронье гнездо, в руках угрожающе поблескивал трезубец с волнистыми лезвиями, на грудь свисало ожерелье из зеленоватого нефрита, наполовину занавешенное густой черной бородой. Подобная борода являлась редкостью для кхитайцев и служила свидетельством доблести; богатое же ожерелье и решительный вид воина подсказали Конану, что перед ним вожак пиратской шайки. Вероятно, этот разбойник тоже считал себя драконом из драконов: зрачки его горели темным огнем, а яркие сочные губы презрительно кривились.
Не спуская глаз с Конана, бородач сделал несколько ловких выпадов трезубцем. Казалось, он не старался задеть противника, а лишь удивить и напугать его этой демонстрацией боевых приемов. Трезубец летал в сильных руках, то поворачиваясь к киммерийцу своими отточенными лезвиями, то угрожая обратным концом древка, увенчанным стальным шипом, то вдруг исчезая за спиной бородатого пирата, когда тот быстро перебрасывал оружие из руки в руку.
Конан, опустив меч и оперевшись на топор, с интересом следил за этим представлением, пока яростный голос призрака не прошипел:
– Кончай с ним! Тут не базар, чтобы любоваться жонглерами!
Безусловно, Рана Риорда был прав. Конан воткнул в палубу свой клинок и, выхватив из-за пазухи метательный нож, послал его в горло бородача. Тот всхлипнул, с недоумением выкатил глаза, потом содрогнулся всем телом, выронил трезубец и осел на палубу. Темная его борода окрасилась багровым.
