— Да все!
Вот тебе и пожалуйста, — улыбалась ты.
Удивляясь тому, что происходит с ним, он повторял частенько «забавно, забавно», и ты, кажется, догадывалась, что он имеет в виду. Ваш отпуск на Черноморском побережье — об этом не говорилось прежде, поскольку не было необходимости, а теперь такая необходимость появилась — ваш отпуск заканчивался и вами овладевала грусть по дому, по всему, что с ним связано. Выдумывались всякие отвлекающие игры; в одной из них с причудливым названием «мокау» проигравший исполнял желание выигравшего. И тогда ты пела, потому что везло ему одному.
Густела ночь, тревожна и чиста,
И звезды, будто дождь летели,
На пятом этаже отеля
Окно светилось, словно бы мечта.
В нем силуэт, девичий силуэт
(О, сколько раз поэтами воспет!)
То подплывал, то удалялся,
И звуки русского романса
Рождались, как в траве росистой след.
Немело море, таинство храня,
Бульвары замирали, скверы,
Как замирали дикари в пещерах
Пред волшебством священного огня.
Печаль романса, словно жизнь, хрупка
И нежен, тих девичий голос.
Угадывать дано нам колос
При виде зыбкого ростка.
И белый свет мне снова мил —
Из тишины и неба выткан.
«Отвори потихоньку калитку…» —
Твой голос умолял, просил.
С минувшим память порывать вольна,
Но ей разрушить не удастся
Напевность русского романса
И силуэт девичий у окна.
В Москве вы расстались. Ты улетала в другой город, улетала совсем ненадолго или навсегда. Твое лицо плыло перед ним маленьким белым облачком. Расставаясь, обычно говорят «до свидания», хотя верней было бы сказать «прощай». Это, пожалуй, чуть ли не единственный случай, когда спасительная ложь всеми оправдывается.
Его самолет был ранним утром. Грузный таксист спал в машине, навалившись грудью на баранку. Долго он не мог его разбудить. Наконец таксист поднял свое помятое лицо, сквозь припухлость век протиснулся недовольный взгляд.
— Чего тебе?
— На самолет опаздываю, — сказал он.
— А мне в гараж уже пора.
— Так недалеко же, к городскому аэровокзалу.
— Давай конкретней: Внуково, Домодедово, Шереметьево — куда?
— Нет, к городскому аэровокзалу.
— Поехали лучше прямо в аэропорт.
— Ты же в гараж опаздываешь!
— Разве я сказал об этом?
— Ну да.
Таксист тряхнул головой и повез его в Домодедово. На мокрой от бесконечных дождей земле росли травы, леса, трепетали на влажном ветру листья берез. А по синей небесной шири плыло маленькое белое облачко. Его парус, его надежда.
Мир вздохнул и потеплел —
В него вошла ты!
Мы уезжали, мы уехали от весны. После стремительных, пронизанных солнцем ливней фрунзенские улицы светились зеленью. Мальчишки уже бегали на холмы за тюльпанами. А тут, в средней полосе России, все только еще стряхивало с плеч зимнюю усталость, распрямлялось, отдаваясь теплым влажным ветрам.
Березовые перелески тонули в талой воде. Мы видели, как меж белых стволов лавировала охотничья лодчонка, подчиняясь резким и точным взмахам шеста. Наверное, начался перелет уток. Или, быть может, охотник просто, поддавшись общему состоянию природы, наслаждался, прогуливаясь без всякой цели.
Остановок почти не было. Наш туристический поезд задерживался только в крупных городах, да и то, если это оговаривалось в путевке. Маршрут пролегал через Украину, Белоруссию и Прибалтику, Ленинград и Москву. Мы знали, где, когда и на сколько предстоят остановки, знали, что все за нас обдумано и рассчитано. Дни проходили неспешно, без пустячных забот и суеты. Страна вливалась в окна вагонов. И мы как бы срослись с ними, связывая свои разговоры с увиденным.
— Земли-то сколько! — восклицает Толеген. — Видимо-невидимо. А у нас, куда ни глянь — горы барьером стоят. Воды здесь полно! Благодать.
Толеген из Ошской области, агроном. Очень высокий, с правильными чертами лица, узкой ленточкой усов и пристальным мягким взглядом. Слегка ссутулившись, он застывает у окна лишь тогда, когда открываются поля. Лес ему безразличен, к лесу не тянется его душа. Зато поля… Они для Толегена — основа основ. Поля — значит, хлопок. А хлопок — это все земные блага. И внутреннее чутье земледельца воспринимает лес как некое излишество: там ведь хлопок не посеешь.
