Закон говорил, что их долг вынашивать, рожать, кормить, готовить воинам еду и ублажать их по первому зову, – и они подчинялись Закону. Благодаря Закону, как бы жесток и глуп он не был, а по мнению Книжника, Закон был и глуп, и жесток безмерно, – племя Парка выживало и потихоньку росло от зимы до зимы.
В той, как он теперь понимал, спокойной и мирной жизни Книжник был любознателен, но не любопытен. Он никогда не видел сам процесс появления бэбика на свет, ему бы и в голову не пришло лезть, куда его не просят. В умных книгах его детства писали, что теория никогда не заменит практики. И, стоя между разведенными в стороны коленями Сибиллы, забрызганный кровью, сукровицей и слизью, Книжник на собственной шкуре убеждался в правоте этой сентенции.
Сказать, что он напуган, было бы неправдой: он был смертельно напуган. Он искренне старался помочь жрице разрешиться от бремени, но на практике мог только исполнять ее команды. Все было бы ничего, но Сибилла тоже рожала в первый раз и была не в себе от боли, страха и кровопотери. Впрочем, у Книжника мелькнула мысль, что если бы ему пришлось терпеть то, что терпела роженица, то он бы просто сошел с ума в первые же пять минут и уж точно никому бы не помогал.
От Бегуна тоже толку не было, но пока Тим пытался помочь Сибилле родить, вождь таскал с улицы колотый лед и превращал его в кипяток на импровизированном очаге. Ничего, кроме кипятка и прокаленного на огне ножа, у Книжника не было.
Сибилла дышала неглубоко и часто, как раненое животное. Глаза ее то становились пустыми, то наполнялись страхом и болью. Роды продолжались второй час, жрица была измучена болезненными схватками и с каждой минутой теряла силы от потери крови. Если бы Книжник не знал ничего про микробов, то был бы спокойнее, но про микробов он читал значительно больше, чем про роды. Он прекрасно понимал, что даже если ребенок родится до того, как умрет его мать, то дальше судьба обоих будет зависеть только от того, как много микроорганизмов успело попасть в открытые раны. И выживут они или не выживут, зависит не от него, не от Сибиллы, не от Бегуна и даже не от воли самого Беспощадного, а от случая и силы организмов. Книжник порылся в памяти и выудил оттуда красивое, но бесполезное при нынешних обстоятельствах слово – иммунитет.
Сибилла застонала, покраснела лицом от натуги, стараясь вытолкнуть ребенка. Стон ее больше походил на рык зверя, чем на женский крик.
Бегун отвернулся.
– Подохнет, – сказал он негромко, так чтобы Сибилла ненароком не услышала, и сплюнул в сторону. – Нихуя ты, Книжный Червь, не знаешь, не умеешь… Только пиздеть. Вот потужится она – и опять кровью умоешься. Порвал ее бэбик изнутри.
– Подожди хоронить. Дай воду и тряпки.
Даже тряпок было недостаточно. Те, что были, пропитались выделениями и кровью, но Бегун молча постирал их в горячей воде и принес обратно. Вряд ли такая стирка могла убить инфекцию, но лучше сделать хоть что-то, чем ничего не сделать.
Книжник протер кисти горячей тканью и осторожно коснулся ладонью живота роженицы. Сибилла вздрогнула, Тим отдернул руку, но успел почувствовать шевеление под натянутой влажной кожей.
– Бэбик живой, – сообщил он Бегуну. – Он двигается!
Сибилла снова застонала. Мышцы брюшины и бедер жрицы напряглись. Она оскалилась, зажмурила глаза и…
Книжник сперва обрадовался, но тут же сообразил, что в промежности показалась не голова ребенка, а часть какого-то кожистого пузыря, который Сибилла умудрилась вытолкнуть наружу вместе с кровью, обильно выступившей из вагины. Этот пузырь был плотным, непрозрачным, словно бельмо, он мешал ребенку выйти и не выходил сам, и каждая новая потуга Сибиллы только усугубляла проблему. Плоть рвалась и кровоточила, но не выпускала плод из чрева.
Повинуясь инстинктам, а не разуму (разум как раз криком кричал Книжнику: «Не лезь!»), Тим поднял лежащий рядом с углями тесак. За его спиной охнул Бегун (Беспощадный знает, что пришло ему в голову при виде Книжника, хватающегося за нож), но Книжник уже сделал то, что надумал: придержал одной рукой жрицу, надавив на лобок, а второй, с неожиданной для самого себя ловкостью, чиркнул кончиком раскаленного лезвия по поверхности пузыря. От прикосновения стали живая ткань разошлась почти мгновенно, лопнула, выплескивая наружу желтоватую жидкость, отдающую фекалиями.
