— Ну, что загрустил? — говорил Аук папоротнику. — Твой корень глубоко уходит в землю, сверху его присыплет снегом. Не пропадешь. Тебя не убьет мороз.
— А я? — беспокойно шуршала маленькая травка. — У меня нет ни длинного корня, ни толстой луковицы, ни даже маленького клубенька. Значит, я пропаду и со мной весь мой Травкин род?
— Не шурши зря. Семена, которые ты успела разбросать, весной дадут всходы. Твой Травкин род не пропадет.
Земля, по которой шел Аук, была усыпана перьями. Собираясь в дальнюю дорогу, перелетные птицы меняли старые, обветшалые перья на новые, крепкие. Подзывая к себе то пеночку, то славку, то горихвостку, Аук сам проверял крылья и хвосты.
Звери, кроме летучей мыши, оставались дома. Без крыльев на зимовку не улетишь.
Для зверей Аук устроил общее собрание, на котором объяснял, как кому готовиться к зиме. Бобру заготовить ивовых и осиновых сучьев и сложить их на дно реки у норы. Белке насушить грибов: лучше всего сохнут тонконогие опята. Медведю, перед тем как залечь в берлогу, накопить жир. Ведь полгода придется сосать лапу. Тощий такой голодовки не вынесет. Выдержит тот, у кого под кожей жир.
И начались в лесу осенние хлопоты, заработали зубы и лапы.
Но был в лесу беспечный зверь, который и жир не копил, и ничего не запасал. Зима словно его не касалась. Он даже не присутствовал на собрании, ради которого вылез из темного подземелья крот. Лопоухий бродяга Заяц общее собрание проспал.
Уже в те далекие-далекие времена у Зайца сложилась привычка ночью шататься по лесу, а днем спать где придется, в ямке под деревом или кустом.
И хотя Заяц спал с открытыми глазами, это не мешало ему видеть сны. Сны-запахи, то приятные, сладкие и душистые, как молодая кора, то страшные, пахнущие собакой. Сны-шорохи, шелесты, шепоты, бормотушки. Сны разных цветов: зеленые, желтые, лиловые, багровые, как листья осенних осинок, которые Заяц считал самыми красивыми деревьями в лесу.
Особенно хорош был осинник в полнолуние, когда над лесом повисала круглая луна, золотисто-оранжевая, как тугая, налитая соком репка. Зайцу казалось — опустись луна чуточку ниже, он бы подпрыгнул и отгрыз от нее кусок.
Но оранжевая луна стояла высоко, и Заяц довольствовался осиновой корой.
Наевшись, он отдыхал. Чтобы отдых был спокойным, лесной зверь должен спрятать свой запах.
Все пахнет, и все пахнут. Нос для зверя часто важней глаз. Пусть я тебя не вижу, но если я чую запах, я знаю, кто ты и где ты!
Запахом звери отмечают свои владения, по запаху преследуют добычу. Когда собаки гонятся за зайцем, им дорогу показывает запах его пяток. Только одни пятки потеют у зайца, и чем дольше он бежит, тем пахучей его след.
Вот почему отдыхающий Заяц сидел неподвижно, прижав предательские пятки к земле.
Сидел и слушал тишину. Для зверя, чья жизнь вся в бегах и страхах, нет ничего приятней. Никто за тобой не гонится, ничто тебе не грозит.
Но недолго тихое заячье счастье. Длинное ухо тревожно дрогнуло. Что это? Да ничего страшного: с ветки скатилась дождевая капля, сверкнув, как падучая звезда.
Вот тогда-то Заяц и сочинил свои первые стихи:
Куда ты девалась, куда убежала?
Какая пугливая ты, тишина!
Ведь с ветки упала, тебя напугала
Всего только длинная капля дождя!
Каждому поэту хочется иметь слушателей. Осенней ночью по дороге в осинник Заяц встретил барсука, который грудью толкал в нору желтый ворох сухих листьев, устраивал себе постель на зиму.
Ночные звери — народ молчаливый, но в эту лунную ночь угрюмый барсук разговорился:
— Здорово я придумал! Спать на перине будет тепло и мягко, бока не отлежишь. Вот и ты натаскал бы листьев к себе в нору.
— Но я… — Заяц запнулся, — я еще не вырыл норы.
— Это почему же? Болел, что ли?
— Нет, не болел, я писал стихи. Хочешь, я тебе их прочту?
— Когда-нибудь в другой раз. Сейчас я могу думать только про перину. Признаться, я в первый раз вижу зайца, который пишет стихи. И зачем ты их пишешь?
— Не знаю. А зачем птицы поют?
Барсук в раздумье почесал лапой за ухом.
— Конечно, твое дело. Но ведь зима на носу. Я бы тебе по-дружески посоветовал: сперва вырой нору, а уж потом сочиняй стихи.
