Нонна присаживается за обитую дерматином скамейку и прикрывает глаза. Из ее сумки торчит глянцевый мужской журнал и «Библия для детей». Очередь, которая скопилась за Нонной, пока она присматривалась к лекарствам от полноты, уже вовсю обсуждает ее поведение.
Аптекарша, взгромоздившись на стремянку, лезет на самый верх стеллажа, следуя направлению Нонниной руки.
— Эта?
Нонна слабо кивает.
— Нет, — неожиданно заявляет аптекарша.
— Что «нет»? — Нонна вскакивает с места и просовывает голову в окошко.
— Это не пищевая добавка. Следующий, говорите, пожалуйста.
Аптекарша спускается со стремянки, а Нонна смущенно оборачивается и тут же оказывается оттесненной в угол патологического вида прыщавым юношей.
— С-с-соски. В-в-восемь-д-десят штук, — с трудом произносит он.
Аптекарша, даже бровью не поведя, отсчитывает резиновые соски. А Нонна завороженно смотрит на пластиковую коробку, как на символ будущей худобы, которая так нравится изменщику Феде. Отвернувшись к стене, она раскрывает кошелек и на всякий случай заглядывает в него, хотя точно знает — там триста рублей и мелочь. Униженная и бедная, Нонна собирается уйти, но, кроме всего прочего, она до смерти боится бойких продавщиц. А со страхами нужно работать. И глотнув воздуха, Нонна вновь подходит к прилавку.
— Значит, это лекарство? — начинает она издалека.
Икнув, аптекарша наклоняется к Нонне и шепчет:
— Да. Скажите, а вы его купите?
Нонна чувствует, что победила свой страх, и тоже наклоняется:
— Если вы скажете, как оно действует.
— Оно связывает ваши жиры.
Нонна оглядывается по сторонам, желая убедиться, что бестактную аптекаршу никто не слышал:
— Мои?
— Вот вы, например, съели сало…
— Но я не ем сала, — нахально лжет Нонна.
Аптекарша вспоминает, что когда-то хотела стать учительницей младших классов.
— Если в составе того, что вы съели, есть жир, то лекарство связывает его и выводит.
— А как его принимать?
— Девушка, здесь есть инструкция.
— Правда? — радуется Нонна. — И что там написано?
Неожиданно в драматическую сцену противостояния Нонны страхам и горькой судьбе вмешивается человек из толпы — алкоголик, желающий приобрести двести грамм медицинского спирта на опохмел пропащей души. И его устами глаголет истина:
— Слушай, я вчера приходил, ты тут стоишь и на банки пялишься. Я позавчера приходил — ты стоишь и зыришь на банки. Я третьего дня здесь — и ты тоже тут. Может, тебе аптеку поменять?
— А вам пить перестать, — стремительно парирует Нонна, которая почему-то не боится алкоголиков. — Я вот у вас покупала ананасовые таблетки, — вновь обращается она к юной представительнице фармакологической промышленности, теперь уже как обличительница. — Они, знаете ли, не сжигают жир.
— Это смотря сколько жира, — алкаш мстительно усмехается.
— Прокляну, — обещает Нонна.
— А я в это не верю.
— Зато я верю. Ой, да не дышите на меня, не смотрите! Мне нельзя на некрасивое смотреть.
— Беременная, что ли?
Нонна раздраженно фыркает:
— Фея. Нам на некрасивое нельзя. Посмотрю на некрасивое, сразу черствею душой.
Алкаш обеспокоенно глядит по сторонам, ища поддержки у сограждан:
— Странно, что ты еще не окаменела…
Нонна отходит и снова заглядывает в кошелек, словно за это время там могли завестись деньжата. Алкаш, сжимающий в кулаке мелочь, презрительно толкает ее и высыпает перед продавцом звенящую горсть монет.
— Что? — гремит аптекарша.
— Что-что?! Сжигатель жира, млять. Настойку овса!
— Девушка, я сейчас вернусь, — обещает Нонна и под шумок выходит из аптеки.
Сейчас Юля рыжая. Вчера она была в синих перьях, а позавчера охристых тонов. Уже много лет она не могла решить, какой цвет ей к лицу. Она не знала, какой она себе больше нравится: брюнеткой, блондинкой или все-таки рыжей. Как и не могла понять, кем ей быть — активной лесбиянкой или последовательной гетеросексуалкой. За свои тридцать четыре года Юля так и не поняла разницы между Пушкиным и Губерманом, Чайковским и мюзиклом «Notre Dame de Paris». Возможно, ей одинаково нравились и Губерман с Чайковским, и Татьяна Доронина с Гретой Гарбо, но Юля не могла объяснить почему. От этого казалось, что у нее никакой жизненной концепции, что было недалеко от истины, но не совсем так. Со стороны можно было подумать, что земной путь Юли — тотальный эксперимент, но и это было далеко от правды. Просто Юля не была уверена в себе, в отличие от своей мамы, которая была женщиной боттичеллиевской красоты и сталинской воли, что и позволило ей сказочно разбогатеть на заре новых экономических отношений. Мама уже десять лет жила за границей, умудряясь и оттуда руководить жизнью дочери. А Юля только одно знала наверняка — она ненавидела Рубенса. Этих жирных теток и мужиков с необъятными ляжками. Все остальное вызывало головную боль и легкий туман перед глазами.
