Лисицына торопится ответить:
— Елизавета Петровна плохо себя чувствует после напряженного графика репетиций и вчерашней премьеры. Возраст все же…
Юля громко чихает и оповещает собравшихся:
— Фигня это. Она работает в репетиционном зале. Выглядит обалденно. И чувствует себя прекрасно.
Сто пар глаз нацеливаются на Юлю. В толпе раздается ропот. Худрук едва заметно улыбается сквозь щеточку усов, а Юля, подхватив рюкзачок, убегает, совершенно случайно хлопнув тяжелой дверью. Ну не удержала, извините. Нет, не убегает, а бежит, потому что в этот момент в ее голове что-то взорвалось. Идея! Вдохновение без алкоголя! И Юля врывается в гримерную примы.
Александрова стирает крем с лица и, глядя в зеркало, говорит ей — этой рыжей бесстыднице:
— Стучаться надо, милочка!
— Вы можете говорить все что угодно, я знаю, какое вам нужно платье!..
— Да? Знает она… А мне плевать. Ты опоздала на… — Александрова смотрит на часы. — Мать родная, это уже не опоздание, это очень вольное обращение с циферблатом. Прямо импровизация.
— Я точно знаю, что вам шить. Я ходила по вашему театру и все поняла. «Железная леди в платье из облаков».
— И потом, ты меня оскорбила. Назвала каргой.
— В костюме должен проглядывать ваш истинный характер. Нежность и сила, упорство и хрупкость.
— А в балете в тридцать пять уже на пенсию выходят. А я не ушла. Я поздно проявила себя, поздно стала звездой. Вот они меня и гнобят.
— Два материала совершенно несовместимых. Металл и прозрачный газ…
Александрова внимательно смотрит на Юлю, явно заинтересовавшись тем, что предлагает эта нахалка. Но нахалок учат. И балерина снова отворачивается к зеркалу.
— Нет, ты меня обидела.
— Подумаешь, обидела! Я вам уже все придумала!
И Юля вываливает перед звездой балета свои наброски. Александрова впивается в них жадным и опытным взглядом, однако не притрагивается. Медлит, согласия своего не дает и выжидательно глядит на Юлю. Та тяжело вздыхает, закатывает глаза к потолку и молитвенно складывает руки на груди.
— Хорошо. Виновата. Прошу у вас прощения за то, что не знала, во сколько лет балетные уходят на пенсию.
Прима удовлетворенно кивает в такт ее словам.
— Вы не старая карга. Вы вообще не карга. Лисицына толстая корова. А я — просто портниха.
— Делай платье. К завтрашнему дню успеешь?
— Успею.
Юля выбегает из комнаты примадонны, нос к носу столкнувшись с бородатым худруком. Отодвинув Юлю, худрук врывается в гримерную Александровой. Из-за двери Юля слышит разгневанный голос мужчины с сильным кавказским акцентом.
— Что ты себе позволяешь? Почему прессу игнорируешь? Я тебе сказал, заявление на стол! Надоело!
— Все, ты меня больше не увидишь! Тоже мне, нашел рабу любви!!! Со своей Лисицыной работай!
«Молодец! — думает Юля. — Мужики — козлы».
— Я сказал, заявление!
— А я сказала, не приказывай мне!
— Он что, ее уволить хочет? Говорит, заявление, заявление? — спрашивает Юля у пожилой уборщицы.
— Нет, заявление в ЗАГС написать просит. Она женщина гордая, ломается.
Но вдруг слышит странный звук, похожий на хруст костей.
— Нет, это он ее обнимает с хрустом. Скоро целоваться начнут, — успокаивает бабушка-уборщица.
— Ой, что это? Он ее убивает?
Юля приоткрывает дверь и заглядывает в щель. Главный, схватив хрупкую Александрову в охапку, страстно целует ее в губы.
Лысый фотограф, вытянувшись, лежит на сдвинутых стульях и тихо постанывает. Дроздов, Хомяков и Нонна, озадаченные глубиной стресса, пытаются привести его в чувство. Нонна трогает его за плечо, но фотограф остановил уже прекрасное мгновение и теперь наслаждается им. И Нонна пытается пробудить в Дроздове медика:
— Вы — доктор? Так должны знать, что делать.
Дроздов пожимает плечами. Может быть, он и доктор, но не психиатр же. Хомяков, озабоченный последствиями глубокого обморока штатного фотографа, подсчитывает предстоящие убытки.
— Это от переутомления? — спрашивает он.
Дроздов вздыхает:
— Это от перевозбуждения.
Нонна недоуменно оглядывается по сторонам:
— А от кого тут можно было возбудиться?
Дроздов садится на край стола и, закурив сигарету, удивленно и даже с легким раздражением смотрит на Нонну.
