Юля улыбается и снова усаживается за стол.
— Вы правы, правы. Я ни за что не отвечаю. Так было всегда. Мне тридцать четыре, а я еще не купила сама ни одной крупной вещи. Квартиру мне подарила мама, машину муж. Мужа мне подарила мама. А маму подарила рыночная экономика…
— Может, тебе все же уехать в эту Канаду… Ведь тебя ждут в этой Канаде мерзкой. Мама ждет и муж…
Но Соня — против:
— Да какой он ей муж… Фикция одна.
— Почему фикция? У них был такой красивый роман… Они гуляли, взявшись за руки…
Юля, усмехнувшись, вытаскивает жвачку и с остервенением бросает ее в пепельницу:
— Ноник, ты как цветок у нас… Наивная такая. Просто мамаша моя побоялась, что я сделаюсь лесбиянкой, и бабосов ему заплатила, чтоб он на мне женился.
— Врешь! — даже Соня не ожидала такого поворота.
Нонна шепчет от ужаса:
— Откуда ты знаешь?!
— Да он нормальный мужик оказался. Рассказал мне все. Говорит, я с тобой познакомился, полюбил и теперь так просто женюсь. Я говорю, так просто ты лучше не женись. А он говорит, не могу, поскольку деньги уже заплачены. Я и вышла. А, все равно. Все мужики — козлы.
— Ни хрена себе история, — мрачно изумляется Соня и натруженным пролетарским кулаком ударяет по столу.
Чашки, блюдца и ложечки подпрыгивают и жалобно звякают. Несколько посетителей кафе оборачиваются. Нонна улыбается им: все в порядке, мол, просто разволновалась девушка. Среди прочих она вдруг замечает лицо одиноко сидящего пожилого мужчины, который сидит прямо за ними и улыбается глуповатой и доброй улыбкой иностранца.
— Послушайте, а это не Семенов там сидит? — осторожно спрашивает Нонна. — Или мне кажется…
Юля встрепенулась. Отвлекшись от драмы с фиктивным браком, она переключилась на производственную:
— Ой, хорошо бы показалось. Как мне оправдаться за то, что я ему смокинг не привезла?
— Ну, слушай, ты же не пьяная под забором валялась, ты в ДТП попала, — успокоила Нонна.
— Но ему-то все равно…
Юля достает из рюкзака книгу с портретом автора. На фотографии изображен молодой вихрастый блондин в пилотке и гимнастерке образца 1941 года.
— Не похож что-то…
Соня поднимается со стула.
— Сейчас, сейчас. Мы у него возьмем… интервью. Фу, старый какой.
— Ты аккуратно там, может, это не он, — предупреждает Нонна.
— Сейчас и проверим.
Соня подходит к Лосевой и шепчет ей что-то на ухо. Лосева во все легкие ревет:
— Вася! Вася!
Несколько голов, в том числе и знаменитого писателя, поворачиваются к ней. И чтобы как-то оправдаться, Лосева наигранно возмущенно спрашивает:
— Ну, где этот работничек?
Официантки недоуменно пялятся на хозяйку, а Юля шипит в ухо Нонне, пытаясь спрятаться за ее мягким плечом:
— Он. Точно он. На имя откликается.
Через пятнадцать минут все четверо хохочут на всё кафе. Между Семеновым и Юлей — манекен в смокинге, уже изрядно помятом. Соня рассказывает о Борюсике, по ходу дополняя повествование новыми, только что сочиненными деталями.
— Правда, честное слово. Он игуану похоронить хочет с Ахматовой рядом, в Комарово.
— А вы говорите, писать не о чем, — говорит Нонна Семенову.
Семенов ухохотался до слез.
— Софья, вы все это выдумали?
Юля уважительно смотрит на подругу:
— Нет, она не врет. Она иногда только приукрашивает.
— Я не приукрашиваю. Мои заказчики — уникальные люди. Каждый — персонаж. Что здесь приукрашивать? Краше не придумаешь. Обожаю их. Этот, например, помешан на своей жене, как Блок. Не спит с ней, но водит по врачам — то грудь увеличить, то губищи ей раскатать…
Семенов начинает икать от смеха:
— Как Блок!
Нонна толкает Соньку в бок:
— Блок спал с женой.
— Не спал.
— Нет, спал. У него даже сын был. Умер девятидневным, бедный малыш.
— Девочки, не ссорьтесь! — умоляет Юля. — Ты лучше про панно расскажи.
Соня готова рассказать, благо есть аудитория.
— Он сказочно богат. Панно приобрел жене «Три богатыря», по одноименной картине Васнецова, только, многоуважаемый Василий Павлович, выполненное из драгоценных и полудрагоценных камней: опала, янтаря, изумрудов и малахита.
— Боже, Соня, что вы такое рассказываете?!
— Да, да, да… Честно. А еще у меня однажды случай был. Я тогда сама руками работала. Это сейчас у меня бригада лепщиков, а тогда я вместе с ними вкалывала. Так вот. Делали мы одну квартиру. В лепке должно было быть все — стены, потолок, колонны, двери. Вообще, я заметила, что у богатых людей, как у древних этрусков, боязнь пустого пространства. Ну, у этрусков понятно, они боялись, что на пустом месте может злой дух обосноваться. А у этих… Не понимаю. Может, это как-то с деньгами связано? Ну, я не об этом. Так вот. Работаем мы, а в квартире ничего еще нет: ни туалета, ни раковины. А меж тем, как вы понимаете, сортир — это вещь первой необходимости. Я хозяину об этом сообщаю и он, как зайка, едет в магазин и привозит унитаз. Я увидела — похолодела. Я уж в этом разбираюсь. Такой толчок тысячу долларов стоит. А хозяин радуется, что угодил. Говорит, это временно, пользуйтесь пока. И ставит его прямо на фановую трубу, просто так, не закрепив. Ну, мы пользовались. Десять мужиков и я. Я каждый раз с содроганием. А поскольку вместо слива — ведро с водой и ковшик, то весьма скоро унитаз за штуку долларов потерял свой лоск, хотя и продолжал стоить больших денег. И вот однажды, простите за подробность, разобрала меня диарея. Я смотрю на этот грязный тысячедолларовый унитаз и понимаю, что сесть я на него не смогу по причине природной брезгливости.
