«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения» - страница 78
Нового у нас ничего. В день моего рожденья действительно пошли вдвоем в кинематограф.
От нечего делать (ответы на письма — не дело) прочел взятые у генерала романы Ольги Форш. Узнал из них многое: Достоевского в ее время (ведь ей, кажется, 250 лет?) называли Достоевским, т. е. произносили фамилию с ударением на втором слоге. Едва ли это верно, — сужу по стиху Тургенева: «Достоевский юный пыщ»[569]. Кант два раза в неделю занимался онанизмом и записывал это в книжечку. Тоже едва ли верно, — нигде отроду я об этом не читал. Больше нового ничего не узнал.
Оба шлем Вам самый сердечный привет, самые лучшие наши пожелания. И еще раз спасибо за все (кроме гипотетических крепких слов).
127. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 29 ноября 1956 г. Манчестер
104, Ladybarn Road Manchester 14 29/XI-56
Дорогой Марк Александрович
Большое спасибо за письмо. Я знал, что Вы мне напишете, но не ждал письма раньше, чем через месяц. А получил его раньше.
Водов пишет, что Вы довольны его стараниями, а он доволен тем, что Вы довольны. По-моему, в самом деле presentation была недурна и все вышло довольно торжественно, даже, пожалуй, лучше, чем в «Н<овом> р<усском> слове»[570]. Он (Водов) в Вас безнадежно влюблен, а Вы не платите ему взаимностью.
Но от него же (вчера) я получил известие, что Вы нездоровы. Что это? Верно или нет? Он пишет, что Вы должны были быть в Париже, но поездку отложили.
Относительно Блока: мы с Вами так часто о нем говорили, что я мог бы только повторить то же самое. «On mordra dans du qranit»[571]. Вы пишете: «Согласимся, что он был очень талантливым поэтом». Он был единственным и, как выражается о себе Буров, «неповторимым» поэтом, а талантливых — хоть пруд пруди. Должен признаться (между нами), что статью Маковского я не дочитал, не мог: от скуки и раздражения. Он говорит авторитетным тоном самые обыкновенные platitudes[572] (и пустяки — вроде «у вечности в руках» вместо «на руках»[573]). А о Гумилеве, т. е. что Гумилев считал, что «Блок в поэзии мало смыслит», — совершенно верно. Гумилев это не раз говорил, отчасти из-за того, что Блок не любил его стихов. Но что Блок — плохой поэт, Гумилев не говорил никогда. Он, наоборот, подчеркивал свое преклонение, но — кажется, я уже Вам писал это, — любил, чтобы ему возражали. Гумилев всегда хотел быть «властителем дум» и ревновал к Блоку, который им был в самом деле. Я думаю, pour en finir[574], что теперь начать любить Блока человеку, который не любил его прежде, действительно невозможно. Слишком поздно (немножко как с Вагнером[575]). Но кто любил его «первой любовью», никогда его не разлюбит, п<отому> что слишком многое с ним в душе связано. Уверяю Вас, что ту статью о «лиловых мирах» и прочем в «Аполлоне», которую вспоминает Маковский, я знаю местами наизусть. Это может быть бредом, — не знаю, — но не было ложью и притворством.
Достоевский. Ольга Форш совершенно права. Мой отец был ненамного моложе Д<остоевского> и даже однажды был у него, для подписки на «Дневник писателя». Он всегда говорил Достоевский, и в детстве я другого произношения не знал. Вероятно, произносили и так, и так, — но произношение с ударением на о было распространено. А вот насчет Канта и его развлечений — не знал. Ничего невероятного, — кроме записи в книжечку — в этом нет, и если бы все (всё) люди всё обо всех знали, сюрпризов было бы без конца. Может быть, и лучше, что не знают.
До свидания, дорогой Марк Александрович. Кланяйтесь, пожалуйста, Татьяне Марковне и поблагодарите ее за добрые слова, Вами переданные. Я недели через 2–2.1/2 собираюсь быть в Париже. Может быть, приедете и Вы?
