Свидетельницы происшествия, две стоящие неподалеку толстухи, хохочут до слез. Они жуют бутерброды, но, увидев, как еще дымящаяся вкуснятина плюхнулась и размазалась по тротуару, не сговариваясь, думают: неплохо бы макнуть бутерброд в разлившийся соус.
Толстухам придется отказаться от этой затеи: они смеются и не могут остановиться, разглядывая охваченного паникой и облитого соусом Сеттимио.
До конца жизни Сеттимио будет подозревать, что толстухи оказались там не случайно, что они сообщницы того, кто попытался совершить преднамеренное убийство.
Гипербола “преднамеренное убийство” говорит о ярко выраженной инфантильной тенденции к преувеличению.
С этого дня Сеттимио Валори перестает получать удовольствие от прогулок.
Следующим утром он шагает по середине улицы, потом шустро юркает в книжный.
Чтобы произвести впечатление на продавщицу, он покупает “Гаргантюа и Пантагрюэль” Рабле.
Но девушка даже не обращает внимания, какую книгу приобрел юный Сеттимио.
Проявив необычное для него, невиданное упорство, он предлагает ей выпить кофе.
Не колеблясь, она отвечает, демонстрируя свой талант формулировать мысли кратко и убедительно:
– Пошел вон!
Сеттимио заключает, что ассортимент в книжном скудный и что ноги его здесь больше не будет.
Рабле он бросает на пятнадцатой странице, малодушно заключив, что критики явно переоценили это произведение.
Теперь он часто заходит в церковь. Слушает тишину, наслаждается царящей там прохладой. Вдыхает ни на что не похожий аромат святости. Бродит вокруг исповедальни в надежде узнать о чужих грехах. Но никак не застанет обряд отпущения.
Однажды Сеттимио ловит обрывок фразы, которую шепчет какая-то женщина, приводя его в смятение.
Женщина говорит:
– Падре, я сказала мужу, что предала его, но это неправда. А он мне больше не верит. И страдает.
Священник молча качает головой. Из-за этого у него из носа капают на одеяние густые белые сопли.
Входя в церковь, Сеттимио всякий раз терзается гамлетовским вопросом: перекреститься или не перекреститься? В итоге крестится, только когда ловит на себе осуждающие взгляды прихожан.
Из церкви он всякий раз выходит с решительным и дерзким видом, словно только что открыл заговор или расставленную врагами ловушку.
Теперь, появляясь на улице, Сеттимио не осмеливается поднять глаза: он боится, что все стоят у окон, готовые забросать его кассетными бомбами из запеченных с томатом и пармезаном баклажанов.
В эти же трудные годы молодости Сеттимио попадается фраза, которая раскрывает ему глаза.
Фраза принадлежит Селину:
“Страдания этого человека превышали его уровень образования”.
Слова Селина подталкивают Сеттимио Валори к тому, чтобы решительно разделить людей на две категории.
На тех, что бросают учебу и терпят страдания.
На тех, что не сдаются, лезут из кожи вон, но все равно обречены страдать.
После подобной инъекции оптимизма он не может избавиться от одной навязчивой мысли.
Поскольку в детстве Сеттимио часто падал и ударялся головой о пол, он боится, что, когда вырастет и непременно облысеет, все увидят, что его голова усыпана шишками.
Зато он отмечен даром (или проклятием) меланхолии.
Поддавшись ностальгии, он тоскует по жизни, которую вели незнакомые предки, – тихий шепот, горящие свечи.
Он помнит, что в детстве любил снег.
И ожидание Рождества.
И воскресное утро.
И как они останавливались в закусочной у автострады.
Дешевые пластмассовые пистолеты, из которых вылетали искры.
Как его громко чмокает в щеку красавица мама.
Зато времени любоваться деревьями и цветами у него не было.
Его жизнь превратилась неизвестно во что с тех пор, как он поймал на себе нетерпеливый, усталый взгляд отца. Отец ждал его у карусели, пока девятилетний Сеттимио, притворяясь беспечным, карабкался на белую лошадь из поцарапанного стеклопластика.
Без шуток: такие удары не проходят бесследно.
Память – как карусель, которая крутится вхолостую. Говорят, тогда она крутится быстрее и красивее.
И вообще, хотите кататься на каруселях? Ладно, тогда карусели должны быть красивые, блестящие, без царапин.
Из-за подобных воспоминаний и переживаний Сеттимио, приехав отдохнуть вне сезона на остров, говорит сам себе: “Порой я словно заново переживаю трудные годы детства”.
