Он мечтал жить в захолустном городке, где можно ходить пешком, весело, с шутками и прибаутками, здороваясь с владельцами магазинов.
Он мечтал быть человеком, который сидит себе в глубине бара, почитывает газеты и ворчит, что нынешняя жизнь с ее бешеным ритмом не для него.
Он мечтал быть человеком, который в мертвые послеобеденные часы уединяется с хозяйкой бара в кладовке, чтобы по-быстрому, без особой радости заняться сексом.
Он даже мечтал стать простым участковым врачом и – почему бы и нет? – написать о своем деде и о его героических подвигах на войне пафосный роман, который никто не захочет печатать.
Он мечтал стать кем-то другим. Тихим обитателем захолустья.
Человеком, который живет вдали от всего.
Он даже был бы не против прослыть чудаком, над которым посмеиваются земляки (но только земляки!).
Как над всяким, кто день-деньской сидит в баре.
Вместо этого он живет в окружении цветов в прелестном коттедже сразу за окружной, – гордости его жены Дженни.
В общем, живет, как в заповеднике. В одном из мистических, потаенных мест, где время остановилось, где все уснуло волшебным сном. Где царят сдержанность и приличие – проявления скромности, которую так и тянет назвать метафизической.
Поскольку детей у Ливио с Дженни нет, они относятся к своему дому как к ребенку.
Пес, немецкая овчарка по кличке Ритц, заменил им сына.
“Это горе – не беда”, – любит повторять Ливио Каза.
На самом деле, беда. Все дело в масштабе.
Дженни, одержимая страстью к беговой дорожке, всю жизнь призывала Ливио заняться быстрой ходьбой.
Впрочем, она не очень настаивает с тех пор, как муж резонно заметил: “У быстрой ходьбы такие же минусы, как у бега, а плюсов, как у прогулки, нет”.
Ливио Каза унаследовал от отца антикварную лавку в центре Рима, на виа деи Коронари. Каждое утро ему приходится совершать долгий заплыв по реке несчастья – окружной дороге.
В детстве он любил дождь и даже град.
Теперь дождь его раздражает, а град вызывает в воображении ад, где томятся автомобили и их оставившие надежду обитатели.
От жителя захолустья, каким он мечтал стать, но так и не стал, у него сохранилась одна неэстетичная привычка – носить ключи от машины на шлевке для пояса.
Нарастающее бренчанье ключей извещает владельца табачной лавки, в которой Ливио каждое утро покупает две пачки “Кэмел лайтс”, о его приходе.
Ливио много кем мечтал стать, но так и не стал. В сухом остатке получился мрачный и неразговорчивый тип. У Ливио часто обостряется себоррейный дерматит: болезнь, поражающая волосяной покров и грудину, вызвана стрессом – невидимым и агрессивным, словно бактерия.
Тогда, чтобы меньше стыдиться покрытой пятнами физиономии, Ливио погружается в чтение не слишком заумных книжек.
Ливио довольно давно пришел к выводу, что скука бывает разной и ее последствия тоже.
У себя в антикварной лавке он мается от безделья и недостатка общения. Поэтому нередко Ливио Каза, сидя в полумраке на той же табуретке, на которой восседал его отец, часами разглядывает ручки мебели в стиле ампир, курит одну сигарету за другой и размышляет, до чего было бы здорово так же сидеть и скучать в неприметном баре где-нибудь в захолустье.
Там скука обернулась бы радостью. Или покоем.
Дело даже не в том, что ему скучно, а в том, что, сидя у себя в лавке, в тишине, он чувствует себя неловко. Неловко из-за того, что он явно не на своем месте.
Фантазию Ливио возбуждают не ручки мебели в стиле ампир, а образ пухленькой хозяйки бара – бесконечно нежной и бесконечно чувственной, пусть сама она об этом и не подозревает.
Антиквары с виа деи Коронари в равной степени утомляют и пугают Ливио.
Гордый собой, он без лишних сомнений решил, что все они – пустомели и чудаки.
Кто такой антиквар? – нередко задумывался Ливио Каза.
Это не настоящий торговец.
Не настоящий художник и не знаток искусства, за кого часто выдают себя антиквары.
Он сформулировал такой ответ.
Антиквар – человек, имеющий хобби. В остальном он лодка в океане, как и сам Ливио с супругой, для которой путеводной звездой стала комфортная жизнь.
Однако три дня назад в десять вечера произошло малозаметное на первый взгляд событие, нарушившее обычную рутину и предвещавшее большие перемены.
