Вечером, чтобы отплатить за добро, она отужинала с капитаном. Капитан был родом из Амальфи.
Часа полтора он рассказывал ей о своей любви к гандболу.
Пока она не заявила, выставив голую ногу:
– Хватит уже, руками играют не только с мячом.
Капитан расхохотался и опрокинул бокал.
И на сей раз Энца не стала ломаться.
От войны у нее сохранилось мало воспоминаний. Бомбежка. Крепкий мужчина лет сорока застыл на углу улицы, парализованный страхом. Мужчина не может сдвинуться с места, его бьет мелкая дрожь. Больше Энца такого не видела.
Какая-то женщина распевает “Гимн Тренто”, свесив ноги в фонтан.
Отец так и не вернулся.
Раненая белая лошадь лежит на боку. Кровь хлещет рекой.
Еще она помнит сваленные на прямоугольной площади трупы.
Ей было пятнадцать лет, она мечтала вырасти и стать высокой-высокой.
Энца приблизилась к асимметричной пирамиде из мертвых смердящих тел и констатировала, что ее голова находится выше трупа, лежащего на самом верху.
С этого дня она перестала расти.
Люди бежали. Старики спешили куда-то, прижимаясь к стенам, а Энца в это время пыталась стать женщиной.
Женщиной она стала с темнокожим американским солдатом, который предложил:
– Поехали со мной в Сент-Луис!
На что она ответила:
– У меня более экзотические планы. Мне надо учиться.
Вот что значит свобода.
И она отправилась к подруге – танцевать в тесной комнатушке.
Отец подруги с восхищением глядел на нее из коридора, оклеенного уродливыми коричневыми обоями.
Он стоял и думал, что умрет, но не изменит жене.
Однажды, несколько месяцев назад, сын-доктор признался:
– Мам, а ты знаешь, что в юности я пару недель принимал героин?
Она ответила не раздумывая:
– Как я тебе завидую! Жалко, что я его тогда не попробовала.
Первого апреля четвертый муж Энцы после изматывающей ссоры бросил в нее хрустальную пепельницу и сломал ей плечо.
Супруг поздравил:
– С первым апреля!
Энца и бровью не повела, но подала на развод.
Стоя перед адвокатом, она гордо провозгласила:
– Я этой пепельницей дорожила. В степени обратно пропорциональной его шуткам.
Второй муж Энцы, Ванни Фиренце, ревностный католик, вечно ожидающий начала поста, бросил ее, узнав, что на конференции, где обсуждалось неоправданное применение кортизона, она влюбилась в больного полиомиелитом молодого ученого.
Расставаясь с женой, Ванни громогласно заявил:
– Свершился раскол.
Энца расхохоталась.
Впрочем, Ванни сделал то, чего не сделал никто другой: ушел, забрав с собой только тюбик зубной пасты.
При этом он намеренно оставил в стаканчике зубную щетку, которая из-за яростного использования совсем развалилась.
Энца до сих пор хранит щетку в коробке, куда складывает всякие сувениры.
На похоронах она не заходит в церковь, а ждет на улице. Лишь в такие минуты она закуривает. Не затягиваясь. Проявляя исключительное уважение к покойнику.
Когда Энца в последний раз пошла на похороны и закурила, она увидела пузатого мужчину, который стоял, задрав футболку, и выковыривал из пупка синие нитки, похожие на маленький водоворот.
Она живо помнит зубы, которых у нее больше нет.
Последние шестнадцать лет она не смотрится в зеркало.
Каждый вечер пьет джин-тоник.
У нее легкая форма недержания мочи. А еще она почти ничего не видит.
Ей не хватает секса и микроскопа. Два вида исследований, от которых она никогда не уставала.
Два вида занятий, во время которых она почти всегда слушала Моцарта.
Теперь, засовывая руку в карман пальто, она обнаруживает влажный носовой платок.
Раньше там лежали записки с признанием в любви и непристойными предложениями.
У стариков течет из носа. Все время течет.
Вчера она сказала внучке:
– Милая, это и есть старость. Когда сюрпризов в карманах больше не предвидится.
Она умерла, лежа в постели, чуть повернувшись на бок: рассматривала люстру и вспоминала пятого мужа – Гоффредо Лембо, который был настоящим богом секса.
Рука Энцы лежала между ног.
За мгновение до смерти она увидела на занавеске Бонгусто – голого, с микрофоном в руке.
Врач констатировал безо всяких эмоций:
– Смерть была радостной.
Дети Энцы улыбнулись.
После похорон внучка купила себе юбку без карманов.
