Будильник я завела на четыре утра. А чтобы звонок был не очень громким, накрыла его «Анюткой». Это кукла такая, будто колокол. Чай под ней особенно вкусным (как говорил отец) заваривается. Колокол мама специально сшила. Давно. Но я в то время уже родилась, и отец тогда жил с нами в этой квартире. Он и куклу назвал «Анюткой» — симпатяшка, румяная, сероглазая и косички с бантиками по сторонам. Наверное, потому и меня чаще звали Анюткой. Я не обижалась. Мне и сейчас нравится, когда так называют.
Стул с будильником я близко-близко придвинула. К самой подушке — вдруг не услышу. Мама-то не должна услышать, она в другой комнате, зато я — засоня ужасная, это и отец повторял: «Тебя разбудить — надо палить из пушки».
Может, года в три мне, и правда, нужна была пушка, но сейчас, когда в седьмой перешла, хватило будильника. Под ватной «Анюткой» сразу его услышала. Не открывая глаз, зажала рычажок, полежала с минуту — слушала… Нет, тихо, мама спит, дверь не скрипнула. За эту минуту я снова могла бы преспокойно заснуть, но в том-то и дело — допустить такое было никак невозможно. Операция предстояла нелёгкая. Меня об этом никто не просил, никто не поручал — сама придумала. Взяла и придумала. Если всем начихать и могут только: «Ах!», «Ох!», то сделаю по-своему. Сама сделаю. С вечера достала складную рыболовную удочку (с тех пор, как отец ушёл от нас, она так и стояла в кладовке), привязала к её концу клочок ваты. В банке развела щепотку зубного порошка. Не забыла о старом халате. Самое сложное было выйти из квартиры — не скрипнуть, ничем не стукнуть. Дверь в мою комнату обязательно бы скрипнула, но я же хитрая и всё предусмотрела: ещё днём на дверные петли покапала из пипетки подсолнечным маслом.
А всё равно страшно было, шла босиком, на цыпочках. Сняла тихонько цепочку у замка, повернула рубчатый барашек. И это — почти в темноте. Взяла приготовленную удочку, банку и неслышно выскользнула на площадку. Сама не верила удаче. Вот что значит хорошо продумать.
На третьем и втором этажах лампочки не горели, а может, и не было их, но из окон на лестницу уже пробивался свет. Внизу же, как ни странно, лампочка в железной клетке полыхала свечей на сто. Освещала поцарапанные створки лифта, угол возле батареи, заплёванный шелухой семечек. А выразительнее всего выделялась чёрная каракатица на белом потолке. Уже пятый день это уродливое, хвостатое изображение напоминало о себе, и люди жаловались на какого-то неизвестного пакостника, который взял и сотворил чёрт знает что. Я и сама утром и днём, когда ожидала кабину лифта, возмущалась про себя. И была свидетельницей, как двое жиличек вздыхают, разводят руками: «участковому надо сообщить», «нарвать хулиганам уши…» А кому нарвать? Никого же не поймали.
Можно, конечно, и не смотреть на потолок. Вошла в кабину, поехала. Но вот вчера меня озарило. Невольно подняв глаза вверх, я вдруг… увидела, скорее, угадала: да это же — фашистский знак. Там конец «хвоста» влево загнут, и там вправо. Другие, правда, не очень похожи, однако это вроде уже и не имело значения: я чётко видела отвратительную и пугающую свастику. Сейчас вижу, завтра, послезавтра… Только этого «удовольствия» не хватает мне в жизни!
Тогда и придумала свою тайную ночную операцию. Чтобы никто не знал. Даже мама. Уж мама-то ни в коем случае не должна знать и догадываться. Ни за что не пустила бы меня. Зато удивится-то! Куда подевалась эта гадкая каракатица? Кто замазал? А я и вида не подам. Только одна знаю. Вот так!.. А если про «фашистский знак» ещё кто-то догадывался? Тем более надо его уничтожить.
Чтобы какому-то злоумышленнику водить горящей свечкой под высоким потолком, малюкая препротивную свастику-каракатицу, времени ему наверняка понадобилось намного больше, чем мне замазать это гнусное свинство. Всего три раза обмакнула ватную кисть в банку с зубным порошком. От моей «побелки» потолок выглядел пока не очень красивым, но я знала: эти места скоро должны подсохнуть. «Ладно, — подумала с облегчением, — что могла, то и сделала. — А потом улыбнулась, тряхнула кистью. — Фашизм в нашем подъезде не пройдёт!»
