— Прямо кино, — захлебнулся смехом Чиграш, пристегивая к поясу Ленин охотничий нож, с которого не сводил завистливых глаз еще на катере. — Я слыхал, ты и в магазине, парень, наследил здорово, приемник спер и еще чтой-то. Прямо бандит какой-то, а с виду приличный.
— Так что, если хочешь жить и жить на свободе, делай чего прикажут. Вся любовь.
— Хватит валяться, — добавил Чиграш. — Станови палатку как следует, отдыхать будем. Песню нам потом споешь. Про костер догорающий, про тропу там, про любовь. Мне сильно нравятся такие — в электричке слыхал.
Лежа на земле, готовый плакать от страха, унижения и бессилия, так невероятно вырванный из привычного места в жизни, Леня и не пытался собраться, взять себя в руки. Избалованный безопасностью, постоянной уверенностью в том, что и дальше все будет идти так же гладко, как и прежде, он не находил в себе даже капли мужества, чтобы воспротивиться той жестокой силе, которая вдруг стала на его пути, подчинила без особого труда, сделала из человека жалкого раба.
Леня приподнял тяжелую голову. Косой в это время разворачивал брезентовый сверток. В свете костра блеснул смазанный затвор карабина. Косой порылся в мешочке с махоркой, выгреб горсть патронов и, обдув их, вложил в магазин, приставил оружие к той самой ели, о которую он разбил Ленино ружье.
Леня вскочил, охнув от боли в груди, схватил карабин и, передернув затвор, дослал патрон в ствол.
Чиграш шарахнулся в сторону и присел. Косой даже не пошевельнулся.
— Ну, — сказал он спокойно. — Стреляй.
Леня вскинул карабин, направил его прямо в лицо Косого.
— Ну, стреляй, стреляй, — вроде бы давал он дружеский совет. — Сопля ты. Ведь даже этого не сможешь. Скажи: «Руки вверх!» — и веди нас в милицию.
Леня бросил карабин на землю и разрыдался.
— А теперь, — так же спокойно продолжал Косой, — подними ружье, поставь его на место, стань на колени и извинись. И скажи громко: «Я сопля».
Леня, всхлипывая, поднял карабин, обтер его и повесил на сучок.
— И все?
Чиграш опять оказался сзади, подождал немного и, схватив Леню за шею, стал гнуть его к земле, пока он не коснулся ее коленями.
— И все?
— Я сопля, — честно сказал Леня.
Так, в общем-то, просто, но страшно началось его рабство, которое он принял безропотно, без борьбы. Впоследствии, долго и трудно размышляя, Леня признался себе, что фактически началось оно гораздо раньше. Но вместе с ним начался и его долгий и трудный путь к себе…
Разбудила его обильная струя, злорадно пущенная Чиграшом на брезент.
— Еще раз проспишь — морду умою, — сказал тот, застегивая штаны.
Косой выбросил из палатки Ленины ботинки — он всегда забирал их на ночь, чтобы Леня не пытался бежать. А куда там бежать? У него даже патрончик из-под валидола с аварийным запасом спичек отобрали.
Леня все оттягивал и оттягивал решающий момент, убеждая себя, что без самого необходимого он, даже при всем своем опыте, пропадет в тайге, а здесь его худо-бедно, но хотя бы кормят, и, может быть, когда-нибудь что-нибудь произойдет, представится какой-то счастливый случай и все само собой решится, образуется к лучшему. Он не хотел признаваться даже самому себе, что равно боится как одиночества, так и возмездия в случае неудачного побега.
А в том, что возмездие будет очень суровым, возможно, даже крайним, он не сомневался. Спутники его оказались обыкновенными уголовниками. Чиграш освободился совсем недавно, а Косой, практически спившийся, по с сильной еще волей человек, срок свой, полученный за пьяную поножовщину, много не досидел, находился в богах, и его разыскивала милиция. Прислушиваясь к кратким, не всегда понятным разговорам, Леня узнал, что когда-то, еще в бытность рабочим геологической экспедиции, Косой нашел хороший самородок на притоке реки Лихой, но скрыл это и увел оттуда всю партию — поджег тайгу. А начальнику для полной гарантии посоветовал за кружкой спирта указать в отчете, что участок этот обследован полностью. Тот подумал и согласился, чтобы не провалить план и без того неудачного года. И сейчас в надежде «озолотиться» Косой и Чиграш упорно шли к этому месту, а Леня был нужен им только как даровая рабочая сила.
