— Это как? — ошарашенно вытаращил глаза Женька.
— В игорный дом поедем.
— Куда, куда?
— Не в буквальном, конечно, смысле. Содержание игорных домов, да будет тебе известно, еще в прошлом веке каралось денежным взысканием, а при рецидиве — и тюремным заключением. С тех пор мало что изменилось в пользу истинных игроков. В Монте-Карло или Лас-Вегасе нам тоже ничего не светит — там даже моих капиталов хватило бы только на вечер. — Вальтер вынул из манжет запонки, бросил их на стол и заменил другими. — А поедем мы, мой юный друг, в очень приличный дом, со старыми добрыми традициями. Там, в этом прибежище тепла, света и невинного азарта, великие мира сего коротают вечера за ломберным столом, в дружеской беседе. Давай-ка сюда свои капиталы… — Вальтер забрал мятые трояки и брезгливо сунул их в витую раковину, вынул из бумажника с золотыми уголками две, словно только что отпечатанные, сиреневые бумажки и отдал их Женьке, пояснив:
— Меньше никак нельзя — произведешь дурное впечатление. Теперь покури, пока я оденусь, вот хорошая «гавана». — Вальтер вышел в другую комнату, дверь которой была закрыта тяжелыми, зелеными с золотом шторами.
Женьке очень нравился кабинет Вальтера, расчетливое убранство которого не только отражало вкус хозяина, но и вселяло в посетителя уверенность в том, что только здесь он может быть спокоен и уверен в благополучном будущем, здесь без особого труда будут решены все его сложные, порой трагичные проблемы.
Старая кожаная мебель, ласковая, как доброжелательная хозяйка, своей добротностью подчеркивала, что ее обладатель — деловой, знающий человек, но не сухой и равнодушный, а понимающий надежды, чужую боль, позор унижения и, главное, способный и искренне желающий помочь. Помочь немедленно, повинуясь не только долгу, но и сердцу.
Женька, как и любой посетитель, чувствовал себя здесь спокойно и уютно. Словно все это — и глубокие кресла, в которые прячешься словно в крепкую раковину, защищающую человека со всех уязвимых сторон, и из которых торчат только нос и коленки, и картины старых мастеров на стенах, и сабли на коврах, и веселые безделушки, и мерно, глухо стучащие напольные часы темного резного дерева, — все это существует именно для него, для его душевного и физического комфорта. Словом, обстановка, терпеливо, расчетливо и внимательно создаваемая хозяином дома, верно служила всем его целям.
Вальтер задерживался. Женька не знал, что в спальне у него есть еще один телефон, по которому хозяин говорит сейчас именно о нем, и если бы Женька случайно в эту минуту снял трубку, он, возможно, избежал бы в ближайшем будущем многих серьезных неприятностей. Но Женька блаженно пускал голубоватые кольца дыма, предвкушая интересный вечер, благодушествовал в радужных перспективах, поерзывал от нетерпения начать новую жизнь, вызванного пламенной речью адвоката, и ни о чем плохом не думал…
Гулко ударили высокие напольные часы, и их величавые удары подхватили другие, во множестве висевшие в комнате. Весь этот перезвон длился довольно долго, пока хриплая, но шустрая кукушка не подвела пунктирную черту. Вальтер вышел из спальни с последним затихающим звуком, одетый в настоящий смокинг и с массивной тростью в руке.
Такси ждало их у подъезда — черная, чисто вымытая машина с радиотелефоном. Шофер Володя — с усиками и баками — весело распахнул дверцу, поддержал адвоката за локоть и скользнул за руль.
— На Арбат, Вольдемар Альбертович?
— Туда, милый, туда.
— Музыка не беспокоит, не сквозит?
Вальтер устроился поудобнее, сдвинул набалдашником трости шляпу на затылок.
— Как ты живешь, Вовчик? Не шалишь больше?
— Что вы, Вольдемар Альбертович, на всю жизнь запомнил.
— И что же ты запомнил? — строго спросил Вальтер. — Наверное, что нельзя брать чужое, тем более силой, тем более женщину? Да?
Володя обернулся к нему и, весело блеснув зубами, ответил:
— Запомнил я вот что: кому я обязан своей свободой и незагубленной молодостью. Сейчас за квартиру хлопочу, жениться решил. Поможете?
— Жениться-то?
Володя захохотал:
— Нет уж, тут я сам справлюсь! Еще как!
— Ну, напиши мне там на бумажке: какой район, число душ и прочее. Попробую.
