Не прощаюсь - страница 6
– Кажись, Иващенково промахнули, – сообщила спекулянтка, глядя в заоконную тьмищу, где не светилось ни единого огонька. – Докатить бы до Безенчука, после него уже не шалят.
– Кто шалит-то? – спросил матрос, тоже пялясь в черноту.
– Леший их знает. Положат на рельсы бревно – значит, стоп-машина. Ну и ходят по вагонам, грабят.
– А если не останавливаться? Подумаешь – бревно. Хрясь его колесами, и полундра.
– Начнут палить по паровозу. Хорошо если из ружей, а могут из пулемета, – сказал гимназист, нервно ежась. – На прошлой неделе под Сызранью таким манером машиниста убили, и поезд на повороте с рельсов полетел. Многие убились, покалечились. Нельзя не остановиться.
Попик перекрестился:
– Озверели ироды. Человечья жизнь у них в копейку.
Деревня взялась за оружие
Знал про местную проблему и наблюдатель-путешественник:
– Мужики это местные. Солдатня с фронта вернулась. Понимаю их. Чем горбатить, проще с винтарем на дороге промышлять. Зверье сиволапое. – Он свесился вниз и оскалился на пассажирок: – Они у баб с девками первым делом под юбками шарят. Знают, где ваша сестра хабар прячет.
Девка не испугалась, прыснула:
– Мне тама прятать нечего окромя девичьего.
Яша смачно причмокнул, гимназист поглядел на соседку искоса, матрос загоготал, а вот баба забеспокоилась.
Снова вытащила заветный сверток с иглами, повертела головой, куда бы спрятать, – придумала. Положила на столик, присыпала картофельными очистками.
– Если не дай бог что – не выдавайте.
– Блаженны нищие духом, им прятать нечего, – назидательно молвил батюшка. – Потому и не устрашатся, егда зубовный скрежет, земной тряс и на дороге ужасы…
Накаркал.
Вдруг заскрежетали железные зубы, мир затрясся, вагон подскочил, мотнулась и погасла лампа. Поезд, резко тормозя, сбросил ход. Пассажиров, ехавших спиной вперед, вжало в стену. Тех, что сидели и лежали лицом по ходу, скинуло с мест. Масу ударило грудью о столик, матроса швырнуло с багажной полки, попик впечатался в девку.
Тьма наполнилась истошными криками, женским визгом, детским плачем. Но вот поезд замер. Снаружи один за другим ударили два гулких выстрела. Тогда в вагонах сделалось очень тихо.
– Гоп-стоп, приехали, – нервно хохотнул Яша Черный, спрыгивая вниз. – Пожалте бриться. Всякое в жизни повидал, но грабить меня еще не грабили.
Удивительней всего была, пожалуй, тишина. За стенкой в вагоне захныкал было младенец, но сразу затих. Молчали и в купе. Упавшие вернулись на свои места, залез обратно и разухабистый Яша.
В темноте было ничего не видно, ничего не слышно. Будто в вагоне ни души.
Но вот чиркнула спичка, вспыхнул огонек, осветивший хмурую и недовольную физиономию с узкими глазами.
Это японец, водрузивший обратно на диван своего жуткого спутника, поднялся зажечь погасшую лампу.
Когда стало светло, выяснилось, что пассажиры хоть и помалкивали, но смирно не сидели. Вели себя все странно.
Гимназист снял шинель, вывернул наизнанку и снова надел. Снаружи она выглядела вполне прилично, но оказалась без подкладки и теперь превратилась в какое-то серое рубище.
Девка, согнувшись, возила рукой по грязному полу, потом этой же ладонью стала тереть лицо.
Матрос быстро и размашисто крестился, бескозырку держал в руке, шевелил губами.
Священник же, кому, казалось бы, молиться пристало больше, запихивал за пазуху серебряный крест. Взамен вытащил другой, такого же размера, но железный, и пристроил посередине груди.
Яша Черный сидел у себя наверху по-турецки и что-то засовывал за ободранную обшивку потолка.
– Лопатник ховаю, – подмигнул он, заметив взгляд японца. – Будут шмонать – я пустой.
Удивительней всех вела себя тетка. Она задрала юбку и пихала под розовое исподнее большую воблу.
Эта операция заинтриговала Масу больше всего.
– Зачем вы суете в подштанники сушеную рыбу, гражданка?
– Слыхали? Они под юбку лазюют. Ничего не найдут – обругают или прибьют. А тут какая-нито добыча. Авось отстанут, – объяснила баба, оправляясь. – Вы-то чего сидите? Неужто спрятать нечего?
