— Нам поручили дело.
Он со злорадным удовольствием наблюдает за своим непутёвым компаньоном, а тот подскакивает, будто распрямившаяся пружина.
— Бля-адь! Правда?! Наконец-то опять настоящее расследование? Без всякого розыска пропавших собачек и слежки за мужьями-мудилами?!
Кивнув, Зак назидательно изрекает (надо же ему взять хоть какой-то реванш!):
— Но тебе придётся следить за своим языком и манерами, Лу Эмбер. Мы приглашены не куда-нибудь, а в усадьбу Мэнгроув Плейс её молодым владельцем Стивом Монтгомери. Чтобы вести расследование на месте. Столоваться с хозяевами, жить на гостевой половине…
— А в чём суть? — быстро спрашивает Лу, чьё живое выразительное лицо сразу становится серьёзным.
— Расскажу в конторе — со всем возможным безразличием роняет Зак. Это его маленькая законная месть за чёртов поцелуй. — У меня с собой бумаги и фотографии. Монтгомери передал. Надо всё внимательно изучить. Дело это будет непростым. Клиент уже перевёл на наш счёт тысячу долларов задатка.
Он ждёт радостного вопля или язвительного комментария Лу, но тот всё так же серьёзно говорит:
— Похоже, что работёнка и вправду будет не из лёгоньких, босс.
И шалые его глаза при этих словах становятся тревожными.
* * *
Мангры — не просто деревья. Все деревья растут, проталкиваясь корнями в почву, а ветви вознося к солнцу. Шелестят листвой, но всегда остаются на одном месте.
Мангры ходят. Их корни — как ноги. Они запускают их в воду, в солёный горький ил, в хлюпающую грязь болот, чтобы высосать оттуда жизнь.
Их древесина красна, как кровь.
Они упираются ногами в землю. Их ветви — руки.
И они медленно идут в глубину болот, осушая их.
* * *
Усадьба Мэнгроув Плейс[1] семейства Монтгомери раскинулась у излучины впадающего в болото ручья под названием Дарк Крик. Старинный особняк стоит на взгорье — белостенный, с колоннами в греческом стиле. Только вблизи можно заметить, что он изрядно обветшал и весьма нуждается в ремонте.
Монтгомери чинно сидят в его парадной столовой — за большим обеденным столом, напротив французского окна, выходящего в запущенный сад.
Под потолком мерно вращаются лопасти вентилятора, разгоняя пахнущий тиной влажный воздух.
Тишина нарушается лишь постукиванием этих лопастей да звяканьем фамильного серебра о фамильный фарфор. Сервиз — «настоящий Веджвуд!», как обычно с придыханием говорят знатоки, — никогда не отправлялся в заклад, равно как и серебряные приборы, хотя аукционисты коршунами кружат над особняком все последние годы, с начала восьмидесятых.
Семья Монтгомери примерно с тех же пор находится в стеснённых обстоятельствах: хлопок падает в цене с появлением новых полимерных материалов, а содержание усадьбы — дело весьма затратное. Однако ни один семейный портрет из галереи на втором этаже, ни одна серебряная ложка с золочёным вензелем не покинули стен особняка, затянутых шпалерами с изображением розовых бутонов. Шпалеры — копия тех, что висели тут восемьдесят лет назад, когда хозяин дома, Роджер Иден Монтгомери, появился на свет Божий — не в больнице округа Кларенс, а в господской спальне, как его отец и дед.
Сейчас Роджер Монтгомери тоже лежит на кровати в своей спальне, пока вся его семья ужинает в парадной столовой.
Он полностью парализован и вот уже четвёртый месяц зависит от забот сиделки и своих родных, которые съехались в этот дом в ожидании его смерти.
«Гадкая участь, — горько думает его внук Стив, откидываясь на спинку стула. — Но участь всех остальных, здесь собравшихся, куда гаже, право слово».
Он комкает в пальцах салфетку и громко сообщает — резче, чем намеревался:
— Я вызвал сюда детективов из Нового Орлеана. Они скоро приедут. Будут жить здесь… и попытаются разобраться с нашими… м-м… проблемами. Я убедительно прошу у всех вас содействия в проведении расследования. Это в наших общих интересах.
Он опускает глаза на накрахмаленную белую скатерть с вышитыми по краям маргаритками. Но и не глядя на родственников, он точно знает, что те враз перестали жевать и замерли с вилками и бокалами в руках, как громом поражённые.
«Прекрасное библейское выражение, — устало думает Стив. — Разрази нас всех Господь».
