А еще мама потрясающе готовила. Когда наша жизнь немного наладилась, мама стала подавать на ужин несколько блюд. Все с удовольствием ели и были в прекрасном настроении. После ужина мы частенько гуляли по нашему кварталу и разговаривали друг с другом или с соседями. Еще родители играли на музыкальных инструментах: мама на скрипке, папа – на гитаре и мандолине. Мамин брат, Луи, умел играть на чем угодно. Он был оркестрантом на Lurline – круизном лайнере, курсировавшем между Лос-Анджелесом и Гонолулу. Ни мой старший брат Пит, ни я не умели играть, зато хорошо пели.
Иногда, когда денег было в обрез, мы с Питом бегали на пляж – но не рыбачить. Я мастерил самодельное сито, и мы просеивали через него песок в поисках какой-нибудь мелочи. А еще мы подметали пол на спортплощадке начальной школы в надежде найти пару монет, выданных на обед и оброненных кем-то из детей, а потом еще рыскали в раздевалке для старшеклассников. Если удача нам сопутствовала, то улов мог составить и пятьдесят центов.
Конечно, себе мы не оставляли ничего. Это было бы против семейных правил: один за всех и все за одного.
Каждый может в корне изменить свою жизнь
Я был проблемным ребенком. Что скрывать. Да, я помогал дома, но это не мешало мне быть неугомонным и непослушным (если не сказать хуже). Мое поведение сильно огорчало родных и в конце концов стало причиной, по которой я принял одно из самых важных решений в жизни.
Я всегда доставлял кучу хлопот буквально всем: родителям, соседям, учителям в школе и даже полицейским – если, конечно, последним удавалось меня поймать. У меня были чудесные родители, хорошие сестры и потрясающий старший брат, который всегда наставлял меня на путь истинный. Но при всем при этом я постоянно искал неприятностей на свою голову, главным образом чтобы посмотреть, смогу ли я выпутаться. Меня обуревала жажда приключений. Мне хотелось перепробовать все.
Оглядываясь назад, я понимаю, что еще у меня были большие проблемы с самооценкой.
Будучи еще совсем мальчишкой, я не говорил по-английски, несмотря на то, что родился в Америке. Мои родители общались по-итальянски – и я тоже. Меня оставили на второй год в первом классе, потому что я не понимал учителя. Мой английский был таким ужасным, что учителю пришлось попросить родителей перейти на английский дома ради моего же блага. Забавно, что теперь, много лет спустя, я совершенно забыл итальянский.
Из-за проблем с языком меня часто задирали. Я как огня боялся школьных перемен: ученики окружали меня, отпускали язвительные замечания, глумились, пинали и щипали, пока я, сорвавшись, не изрыгал на них поток итальянских ругательств. Но, казалось, детей это только забавляло.
А еще я думал, что уродлив. Я ненавидел свои ноги, большие уши и особенно волосы, черные и жесткие, как проволока. Как же я хотел, чтобы они были прямыми! Я зачесывал их назад, но они все равно топорщились. Я мочил их на ночь, зачесывал их назад и спал, натянув на голову нейлоновый или шелковый чулок. Не помогало.
Я тратил уйму времени на обуздание своих вихров, и если кто-то дотрагивался хоть до одной пряди, ему было несдобровать. Однажды я даже ударил девчонку – хотя и не знал, что это девчонка. Я просто среагировал на прикосновение и вмазал не глядя. К счастью, удар прошел по касательной.
Мой старший брат никогда не изводил меня и всегда старался помочь. Он говорил, что спать с чулком на голове – классная идея. Вместе мы не раз экспериментировали, пытаясь различными способами прилизать мои волосы, – даже использовали оливковое масло. (Много позже, когда моя антисоциальность достигла апогея, я даже жевал чеснок, чтобы отпугнуть мальчишек. Для полноты кулинарной картины мне не хватало лишь тушеных томатов, пряностей и кастрюли.)
Дрались в школе часто, и, как правило, я оказывался среди побежденных. Мой отец, работавший на Тихоокеанской железной дороге, сделал мне из свинца набор гирь и научил боксировать. А еще принес подвесную грушу. Я вцепился в нее так, словно давно о ней мечтал, и уже вскоре, если мальчишки дразнили меня, мог дать сдачи. Со всей силы. Теперь уже победителем выходил я.
