Ночью к Учителю Доо пришла старуха Дэйю. Я услышал дребезжание струн и взрывы смеха, доносящиеся из центрального дворика. Учитель Доо, видимо, ожидал, что меня сморит усталость после двух дневных тренировок, но добился обратного – уснуть было мучительно сложно. Натруженные мышцы болели так, что любое шевеление ими ставило мозг на грань меж сном и ужасной явью. Ну уж нет! Назло наставнику ворвусь в зал для приема гостей и разрушу их стариковский междусобойчик. Скрючившись, достал из-под кровати шелковые тапки, вышитые наложницей отца... Я любил ее за добрые глаза, нежную улыбку и конфеты, которыми всегда угощала. Очень вкусные конфеты, между прочим. Кажется, отец тоже любил ее именно за это. Накинул теплый ватный халат и, еле передвигая ноги, пополз – иного слова не подобрать – по лестнице, понимая, что «ворваться» никак не выйдет. Ну, хоть пошпионить за педагогом...
Зал для приема гостей производил потрясающее впечатление. Я вам клянусь, не было в нем доселе ни каскада люстр из горного хрусталя, ни яшмовых колонн, ни древних медных светильников в виде Императора Дракона. На резных скамьях черного дерева утопала в бархатных подушках апсара эпохи императрицы Ксуеман. Тонкие пальчики нежно пощипывали струны незнакомого инструмента, взор ласкал толстяка в неизменном ханьфу. Они пили вино, что-то шептали друг другу на ушко и хихикали. Внимание приковали стоящие на резном столике чаши и кувшин для сливового вина. Не может быть! Этот набор сопровождает нашу семью более тысячи лет. Это святыня рода! Он хранился в опечатанном ларце и использовался лишь для ритуальных возлияний в домашнем храме. Как его стащил аморальный педагог?
Ворваться? Обличить? Пристыдить?
Усталость и грусть тяжким грузом упали на плечи. Я еще не привык к такой ноше, поэтому просто развернулся и поплелся к себе, в теплую постель, в объятья злого брата милого Аэда – повелителя кошмаров саблезубого Бакузу. Не знаю, кто они такие, но их вечно поминала нянька, когда загоняла в кровать.
Наутро я ждал наставника во внутреннем дворике, как и положено ученику. Мы снова занимались искусством «единой нити», но почтительное отношение к Учителю Доо давалось сегодня совсем нелегко.
За завтраком спросил прямо, еле сдерживая возмущение:
– Как к тебе попала наша священная посуда?
– Для сливового вина? – Наставник хитро прищурился. – Видишь ли, мой юный друг, я прибыл сюда без багажа, а угощать столь уважаемую гостью из тех чашек, что наличествуют здесь, есть верх безвкусия, – он скептически взглянул на расписную пиалу в своей руке, несколько излишне украшенную позолоченными завитушками. – Я позаимствовал на пирушку приличную посуду, овеянную дыханием седых веков... Не волнуйся, она давно там, где положено. Нельзя присваивать чужое. Пользоваться – можно, присваивать – нет, чтобы не нарушать естественного хода событий.
– А я так смогу? – от открывающейся перспективы захватило дух.
Если есть шанс незаметно стащить у сестрицы Гаури ее любимую ночную сорочку, вечером, когда она будет готовиться ко сну... визгу будет!!! Почему у Гаури? Потому, что эта зануда вечно меня шпыняла.
– Скорее всего, не сможешь, мой юный друг. Вспомнил свое новое имя? Ты не зря носишь его. Мы с Дэйю обсудили твои сложности с управлением реальностью и пришли к выводу, что способности менять мир у тебя ограничены проклятием.
– Но кто и когда успел меня проклясть? – чашка дрогнула в руке, капли чая обожгли колено.
– Это родительское проклятие... оно не снимается, – предвосхитил Учитель мой следующий вопрос.
– Но... – я не верил своим ушам, – почему? За что?!! – обида сдавила горло. – Прости... – скомкал извинения и стремительно выбежал вон.
Я не помнил, как пересек оба дворика, как ворвался в свое крыло дома. Взлетел по лестнице, стремясь укрыться в спасительном полумраке спальни. Запнулся о верхнюю ступеньку и пропахал носом жесткий самшитовый пол. Падение отрезвило и обуздало поток чувств, захлестнувших рассудок. Бессильно прислонился к стене галереи. Подобрал с пола выпавшую из ослабевшего пучка шпильку. Шпильку «Расцветающего пиона»... шпильку пятнадцатилетия. Если меня проклял отец, то шпильки «Аромата сливы», которую вручают в восемнадцать, не видать как своих ушей. Кто решится иметь со мной дело, если совершеннолетие не будет подтверждено родом?.. Я так и останусь недоговороспособным «вечным ребенком», балластом общества и иждивенцем семьи... А ведь к этому все идет!
