БГ чужд крайних эмоций, а спросишь про политику, ответит, конечно, уклончиво, но для него тебя больше нет. Политика не «причиняет приливы крови к голове»; их причиняют только думы о Высоком, которое на поверку самое Простое: люди, огонь, горы, море, облака.
Мне всегда казалось, что БГ адепт великой романтической традиции. Но однажды он пригласил меня на концерт, а после, впечатленного до круглых глаз, заверил, что нет такой традиции, есть только талант и мастерство.
Танцующая на рассвете. Открытое письмо Жанне Фриске
…Подруга моя, Жанна моя, я помню, как мы улетали гуртом куда-то, у тебя случилась пикировка со случайно и временно популярной артисткой, и ты сказала ей, осаживая, что, вообще-то, «звезда – это шар раскаленного газа», не более, и вовсе не то, что она думает; я в это время нес тебе минералку, и чуть не выронил от смеха.
Ни сердце, ни рассудок не принимают твоей болезни, чушь это несусветная, собачья чушь; я ведь совсем недавно летал с тобой в Киев, и веселились мы, и умеренно интересничала ты со страховидными бизнесменами, признававшимися тебе в любви, и говорили мы обо всем, и о том, что, по Достоевскому, «жить и не меняться – это безнравственно».
А! Вот о чем я забыл сказать у нашего товарища Малахова: о твоей жадности до жизни, о том, что ты не просто не боишься перемен, ты жаждешь их, ты учишься. Я ж видел, какой смертной тоской для тебя было общение с плоскими людьми, как пугали и отвращали тебя жлобы и нытики, жовиальная ты моя подруга. Я помню, как мы поездом ехали в Харьков, и я тебя смешил наполовину, если не больше, завиральными рассказами о своих альковных похождениях, и ты заливалась, как дитя, а смех твой, и ты ведь знаешь об этом, влюбить в тебя способен даже бирюка.
Мы в нашем «тандеме», когда он спешно и в силу обстоятельств организовывался, всегда «работали»: ты – красотой и умом, я – бравадой.
Жанна, я ведь спросил тебя, когда мы подлетали к Владивостоку (эпоха «Блестящих»), ты спала, вдруг встрепенулась, потому что в иллюминатор вдарило солнце, красота была – не описать, – и я спросил тебя, выведя (в 5 утра!) разговор на магистральное, чего ты больше всего хочешь и чего ты более всего боишься. Ты улыбнулась и сказала, что хочешь семьи и детей, а боишься больше всего не добиться баланса уверенности и неуверенности в себе.
Жанна, поп-певицы так не отвечают, посему ты не поп-певица, ты шепелевский бриллиант, гордость родителей и моя подруга, Рэмбо в юбке и Тиффани разом.
До полного забвения себя ты дурачилась в Астане, и даже мне, дуралею, было понятно, что ты влюблена, вот как раз до самозабвения, и танцевала ты без остановки, и смеялась без умолку, и я очень хочу увидеть и услышать эти танцы и смех снова, и так оно и будет.
…Я предпочитаю теологии метафизику и не надо вопить: я ж не против, чтобы вы веровали в свои высшие силы, я просто считаю уход Жанны Фриске верхом несправедливости, черт бы побрал вас и ваши небеса, которые рыдали вместе со мной.
«ЗАБИРАЮТ ЛУЧШИХ» – такой же идиотизм, как «ВРЕМЯ ЛЕЧИТ».
22-го мне 445, и чем ближе день, тем «злее пробирает меня явь», тем сильнее я скучаю по Брату Ромке, а отныне буду скучать по моей Жанне.
Вольно вам врать себе про время и про «лучших», я не виноват, что вам недостает мужества, я плакал вчера и плачу сегодня.
Не обнять более мою Жанну, не рассмешить ее сомнительными гривуазностями, не станцевать под нее и с ней танец грузинских лесорубов, но память выше веры, сильнее слез, а слезы очистительны, они глушат вину, и память делает нас выше, сильнее, лучше, дарит нам право пусть не на индульгенцию, но на избавление от шелухи, я под солнцем утираю слезы и шепчу: спасибо за дружбу, Жанна, спасибо, пока.
Юрий Лоза и Алексей Глызин выжили из-за отвратительного характера и пофигизма
Юрий Лоза, которому исполнилось 60, и Алексей Глызин, который тоже разменял седьмой десяток, выжили потому, что у первого отвратный характер, а второму на все начхать, в том числе на юбилей и, боюсь, на Лозу тоже.
У Лозы полно претензий к жизни и к коллегам, у Глызина, кажется, нет ни единой. Лоза, как писал Бродский, «это памятник среднему пальцу», чемпион по воркотне, напоминает Ю. Антонова; Глызин, как писал Довлатов, «ходячий мемориал счастливых мгновений», у него золотая медаль по благостности, напоминает Рыжего «Иванушку».
