В одну из этих поездок, когда мне было около семи, мой дядя Ренато взял нас всех в его любимый ресторан с морской кухней. Там был вид на море и огромный внутренний дворик, полный посетителей. Толпа кузенов, братьев, теть, невесток, зятей, бабушек и дедушек Синсеро направилась к лучшему месту за двумя длинными столами. По какой-то невероятной случайности среди всего этого хаоса я уселась как нельзя лучше, рядом с моим папой.
Мой папа был центральным персонажем этих поездок, и не только из-за того, что он считался местной знаменитостью: красавец старший сын, успешный врач, вернулся домой с красавицей американкой, выводком детей. Но кроме того, он один говорил и по-английски, и по-итальянски. Когда кто-то что-то произносил, четыре длинных ряда скамеек и двадцать пар глаз устремлялись на него. Родственники надеялись, что он переведет остроту или анекдот и все повернутся друг к другу и начнут кивать, и смеяться, и чувствовать ту племенную общность, которую чувствуют семьи, понимающие язык друг друга.
После того как нас рассадили, к нам подошел владелец (возможно, шеф-повар) и сделал целую церемонию из приветствия моего дяди. Тот явно был знаменитостью не меньше папы. Они долго пожимали друг другу руки, щипали за щеки, сыпали «benvenuto»[5], пока наконец-то мужчина не сказал: «Добро пожаловать, друзья! Надеюсь, вы проголодались!» – и не исчез внутри ресторана. Спустя мгновение перед нами предстал целый поток еды, который не прекращался в течение четырех часов.
В какой-то момент официантка принесла тарелку, полную жареных кругляшков, и папа взял меня на колени и сказал:
– Попробуй.
– Что это? – спросила я.
– Просто попробуй.
– Хорошо, но что это?
Вместо того чтобы ответить, он повернулся к остальным и выдал тираду на итальянском. Из нее я поняла только «Дженнифер» и «mangia»[6], зато все стали смеяться. Итак, меня окружали четыре ряда скамеек и на меня смотрели двадцать пар глаз. А еще передо мной стояла эта дурацкая тарелка жареных кругляшков, которых я вдруг испугалась. Мой отец, несмотря на статус местной знаменитости, довольно застенчивый человек, и не в его привычках брать кого-то на слабо́. Поэтому я решила, что на тарелке лежит что-то поистине ужасное, если он разыгрывает такую сцену.
Мои мысли устремились к червям. Да что еще это могло быть? Я все время слышала про эти заграничные страны, где люди едят тарантулов, глаза и мозги, поэтому, конечно, кто-то должен был питаться и червяками. Я представила, как повар скрутил колечко из червяка, обмакнул его в кляр и хорошенько обжарил. Да господи, с кем еще вы бы это сделали?! Черви были моим единственным ответом.
Мысль приводила меня в полнейший ужас, но я ненавидела, когда меня дразнили. Еще я ненавидела проигрывать, поэтому перед всей честной нацией Синсеро я положила кругляшок в рот и стала жевать, давясь и ожидая, когда червяк взорвется. Но, к моему большому изумлению, никаких ошметков не было. Оказалось немного похоже на резиновый браслет – тягучий, безвкусный и тупой. Мой отец прокричал мне в лицо: «Это кальмар!» И все стали смеяться и хлопать, а тетя Альберта погладила меня по голове. Я мгновенно вскочила на ноги и в состоянии глубокой, черной ненависти и унижения, рыдая, пошла в ванную.
Мне нравилась рыба. Если бы я знала правду, я бы избежала всей этой драматичности, тошноты и разноса за то, что тем же вечером пнула брата в лодыжку: он пародировал мое выражение лица за обедом. В чем же мораль этой истории?
Наши «реальности» выдуманы. Мы чувствуем то, во что заставляем себя верить.
Если вы думаете, что деньги – зло или что их трудно заработать, через ваши счета будет вечно бежать перекати-поле. Когда речь заходит о формировании и трансформации нашего опыта, сила разума правит бал над любым типом внешних «истин». Сильные религиозные верования подталкивают людей на разные вещи – от войн до возведения прекрасных церквей и проведения преступных благотворительных конкурсов по готовке пирогов. Вера в то, что вы сексуальны и привлекательны, приведет к знакомствам на улицах. А если вы будете думать, что едите червей, вас затошнит.
