— Там и расскажешь господину Дольгару, кто ты и откуда, – завершил он.
У меня уже ни на что не осталось сил. Хотелось только одного: упасть и сдохнуть. Руки окоченели, ног я вообще не чувствовала, из носа текло, а холод уже не обжигал. Он, казалось, въелся в кости и нервы, и оттуда настойчиво морозил тяжелым железом.
— А кто такой Дольгар? – все же поинтересовалась я.
— Наш господин, – очень информативно отозвался Ришцен. – А ты, ежели надумаешь, заходи. Я в караулке буду…
— Не надумаю, – заверила я.
— Ша! – рявкнул Олькмер, так, что я аж подпрыгнула. Ришцен, к счастью, заткнулся. – Ну, все. Здесь твоего браконьера высаживаем.
И тут-то до меня, наконец, дошел смысл его слов.
— Нет!.. – Я вцепилась Тадеушу в ремень что было силы в окоченевших пальцах, и даже прижалась к его спине, полностью осознавая, что, захоти Олькмер и его молодчики меня оторвать – особого труда для них это не составит. Я до смерти боялась лишиться последнего знакомого и остаться в одиночестве в этом скорпионнике.
Олькмер нахмурился.
— Что значит – нет?
— Я с ним, – повторила я, как можно тверже. – Пожалуйста.
Пусть Тадеуша я знала не лучше остальных, но охотник все же, меня защитил. Я ему доверяла. Доверяла! Надо же было, черт побери, хоть кому-нибудь в этом чертовом мире доверять! Не Ришцену же, который смотрел на меня, как голодный хамелеон на муху. Я скорей его собаке доверюсь, чем этому похотливому головорезу. Серьезно. Тадеуш – далеко не самая плохая кандидатура, если уж на то пошло.
— Хочешь в подвал? – окончательно оторопел Олькмер. Так-то, дядя. Не все принцессы любят мягкие кровати. Удивлен?.. Ну, извини.
Честно, я готова была в Тадеуша зубами вцепиться – лишь бы не увели. Олькмер, похоже, и это понял. Вряд ли он желал дипломатических осложнений.
— Ладно, – решил он, наконец. – Пойдете оба, воля ваша.
— Признательна, – честно сказала я.
От облегчения хотелось улыбнуться во все зубы, но княжна не должна открыто проявлять эмоции. Э-э, я правильно помню кодекс поведения княжны?.. Нет?..
Лестница оказалась крутой, длинной и скользкой, а подвал – сырым и промозглым, как порядочному подвалу, собственно, и положено. Олькмер спускаться не стал, передал нас местному стражнику. Тот проводил аж до самой камеры – узкой комнаты с низким потолком и безо всякого освещения. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась, снаружи грохнул засов.
Вот мы и дома.
Шучу.
Света нам не оставили, да оно и к лучшему – вентиляции в камере было не предусмотрено, и при наличии факела нам бы грозило попросту удушье. Ну, а свеча в такой сырости быстро бы погасла, да и толку от нее. Читать и писать мы все равно не собирались, а в темноте спится лучше.
Я кое-как устроила Тадеуша на ворохе соломы – свеженькая, надо же, как повезло. Солома еще пахла летним лугом и кололась, навевая смутные приятные воспоминания. Изо всех сил стараясь не спугнуть их, я отчаянно ловила жаркое солнце, колючие стебельки и веселый смех, а затем – чьи-то ярко-зеленые глаза, до боли родные и неузнаваемые.
Я мысленно махнула рукой, оторвала от подола полоску и перевязала ссадину на голове Тадеуша. Руки немного отогрелись – хоть и подвал, а все же, закрытое помещение – и немедленно разнылись многочисленные ссадины. Я радовалась темноте, потому что боль заставляла кривиться.
— Ты сиди, не ерзай. Голова сильно кружится?
— Ты чего? – вместо ответа пробормотал охотник. – Ты зачем?..
— Чего зачем? – удивилась я, даже перестав машинально поправлять на нем куртку. Охотник тряхнул головой и застонал, тихо выматерился сквозь стиснутые зубы.
— Заботишься…
На этот раз удивилась я. Правда, быстро взяла себя в руки и спокойно ответила:
— Потому что тебе плохо. Вот и забочусь. Это естественно.
— Вовсе нет, – возразил товарищ по несчастью. – А ты зачем за мной пошла? Тебе же предлагали в покоях остаться. Сидела бы щас в тепле.
Как ребенок, честное слово. Я откинулась на холодную стенку, рефлекторно передернув плечами.
— Нет, ты безнадежен…
— Почему?
— По факту.
Мне было больно и холодно, и разговаривать не хотелось. Некоторое время мы молчали, затем охотник завозился.
