— Не-ет уж, шалишь! Сашуню никому! Мой Сашенька.
Все засмеялись. А у Екатерины Михайловны даже лицо порозовело от удовольствия.
— Крепко вонзился в сердечко мой Саша?
— Ох, не говори, Михайловна. Сохну и чахну на глазах, — и Тамара сверху вниз озорно огладила себя.
Смех остановила все та же Тамара:
— Ишь заливаются, с человеком поговорить не дадут, — она села на краешек Жениной постели. — А ты с какой фабрики, Женечка?
Лицо Жени помертвело. Стала отливать кровь и от лица Екатерины Михайловны.
— Не с фабрики я. С улицы, — еле выговорила Женя.
Тамара растерянно захлопала длинными ресницами.
Хотя и знала от Михеевой, кто такая Женя, но такой откровенности не ожидала.
— Как с улицы? А где ж ты живешь?
— На улице.
Глаза Жени пылали отчаянием, она была близка к истерике.
— Эй, Томка, остановись! — закричала Екатерина Михайловна и даже руку протянула, чтобы оттащить не в меру разошедшуюся девушку.
— Да подожди ты, Михайловна. Человеку, поди, головы преклонить некуда. Может, и ночевать-то негде? А?
— Негде.
В палате стало тихо. Мертвенная эта тишина будто заморозила всех.
— Господи! Да что ж это?! Михайловна? Да я… я… Никуда я не отпущу от себя Женьку. Никуда, слышишь?
И тут произошло совсем нежданное. Тамара вдруг ткнулась в грудь Жени, плечи ее затряслись от рыданий. И Женя, вскрикнув, тоже приникла к плачущей девушке.
Часто-часто заморгала Екатерина Михайловна, не выдержала, уткнулась лицом в ладони. В голос вдруг зарыдала еще одна из девушек…
Рванув дверь на себя, Борис влетел в палату. Он уже несколько минут стоял около двери в нетерпении и страхе. И вот не выдержал. Его не сразу заметили. Женщины всхлипывали, сморкались, горестно качали головами. Екатерина Михайловна увидела Бориса и стала торопливо смахивать со щек слезы. Она попыталась что-то сказать, но лишь умоляюще махнула на Бориса рукой: «Уйди ты, ради бога!»
Но какое там! Он с места не мог сдвинуться. Целое море слез! Но почему, почему они плачут?!
— Хватит, девки, хватит, — сипло наконец вырвалось у Екатерины Михайловны. — У человека вон сердце в клочья разорвется.
Заметила Дроздова и Тамара. Не вытирая лица, мокрого и симпатичного, она поднялась и шагнула ему навстречу. Потом обернулась к Екатерине Михайловне:
— Это он?.. Борис?..
«Вот же актриса! — подумал Дроздов. — Ведь знакомила их Михеева».
— Да, Борис Дроздов, — удивленная вопросом, ответила та.
Тамара окинула Бориса пристальным и восхищенным взглядом, шагнула к нему и вдруг порывисто обняла.
— Какой же ты золотой парень! Отбила бы, не будь у меня Сашуни…
Заулыбались, зашмыгали, уже смешливо, носами девушки и те, кто лежал на койках. А Тамара резко повернулась на каблучках, схватила Бориса за руку и поволокла к постели Жени Пуховой.
— Женька, целуй его! — приказала она все еще плачущей Жене. — Господи, такого парня встретить!
Борис растерянно и неловко склонился к Жене. Она с трудом подняла руки, ухватилась за его плечи и прижалась горячими губами где-то повыше подбородка и вдруг, слабо вскрикнув, потеряла сознание.
Все устремились к Жениной постели.
— Будто сердце мое чуяло! — запричитала Екатерина Михайловна. — Ох, Тамара! Шлея тебе, окаянной, попала под хвост!
— Врача! — Борис умоляюще глянул на Тамару. — Скорее врача!
Вбежала медсестра Светланка. Глянула на Женю и пулей выскочила из палаты.
— Доктор, Пуховой плохо! — раздалось по коридору.
Моисей Аронович показался из дальней двери. Светланка поволокла его за руку, будто он сопротивлялся. А доктор был просто стар и слаб. Мудрые слезящиеся глаза его покорно мигали.
— Потише, Светик. Потише… Ну, пожалуйста.
В палате Моисей Аронович преобразился. Не торопясь взял Женю за руку, послушал пульс, оттянул ей сначала одно, потом другое веко. Потом уже тихо бросил:
— Иглу. Камфору.
Светланка опять сорвалась с места.
Врач поднял взгляд на Екатерину Михайловну.
— Говорили с ней?
— Говорили, а потом ревели.
— Оно и видно — ведро слез пролили. — Моисей Аронович беззвучно зашлепал толстыми губами. Он был огорчен, недоволен, рассержен. — А я просил… осторожно… постепенно.
— Ругайте, ругайте, Моисей Ароныч. Я во всем виновата, — растерянно сказала Екатерина Михайловна.
