По пути мне попался кинотеатр. Чтобы успокоиться, я отправился смотреть фильм "Тарзан в Нью-Йорке".
К родственникам я позвонил часов в одиннадцать вечера. Дверь открыл глава семьи, хмурый пожилой мужчина. Как только я переступил порог, он отошел от меня на два шага и решительно скрестил на груди руки:
- Я не знаю, а главное - не желаю знать, кто вы на самом деле. Со временем в этом разберется милиция. А пока забирайте свои отмычки, и чтоб духу вашего в моем доме не было!
Выяснилось, что в мое отсутствие мой мешок подвергли проверке и, обнаружив там железные детали для трех аппаратов, приняли их за инструменты взломщика. Около часа мне пришлось опровергать эту версию, я даже показал телеграмму Минздрава, которой меня вызвали в Москву. Наконец для большей убедительности я посвятил хозяина дома во все подробности своего компрессионно-дистракционного метода. Родственник вдруг заинтересовался, я увлекся тоже, и мы проговорили с ним об аппарате чуть ли не до утра.
На другой день я отправился к начальнику отдела Четвергину, Он встретил меня опять приветливо, усадил в кресло, вызвал секретаршу и сказал, чтобы она никого не впускала.
Разговор с ним я повел осторожно. О вчерашней встрече с экспертом отдела я сказал, что она оказалась приятной, и мимоходом упомянул лишь о том, что товарища Гридина не устроили мои гаечки, зажимчики.
- Ну, ну! - сразу насторожился Четвергин. - И что же?
- Да я и сам вижу свои отдельные несовершенства... - Я сделал паузу, раздумывая, говорить ему все начистоту или нет? И решил: "Нет... Пока нет..."
- Но понимаете, - добавил я, как бы извиняясь, - дело в том, что я же не гаечки на утверждение прислал, а само предложение... Ведь так?
- Верно, - кивнул начальник отдела. - Но довести свою идею до полного ума вам совсем не помешает.
- Еще бы! - подтвердил я. - Конечно. Товарищ Гридин считает абсолютно так же и даже больше: он оказывает мне такую честь, что соглашается стать моим соавтором.
Я замолк и вгляделся в Четвергина. Важно было не пропустить его реакцию. Мне хотелось знать, что он об этом думает?
Начальник отдела не шелохнулся и безучастно смотрел мне прямо в глаза, ожидая продолжения.
Я чуть прокашлялся.
- Товарищ Гридин советует мне отозвать свое предложение и вернуть его уже за двумя подписями.
Теперь в меня пристально всмотрелся Четвергин. Он пытался понять, действительно ли я уж настолько туп или только прикидываюсь?
- Не знаю... - Он дернул плечами. - Решать вам. Желаете за двумя подписями - пожалуйста, мы препятствовать не станем. - И добавил: - Да и так ли это существенно: одна или две подписи? Главное, чтобы предложение прошло.
- Простите, - перебил я его, - не понял...
Раздражаясь, что я вынуждаю его говорить больше, чем он хочет, начальник отдела пояснил:
- Я имею в виду то обстоятельство, что от товарища Гридина в первую очередь зависит судьба вашего авторского свидетельства.
"Так, - отметил я. - Ясно. Гридин номер два".
На другое утро я забрал свой мешок от родственников и сел в поезд.
За окном бушевала весна. Я глядел на зелень полей, перелески, на проносящиеся столбы, дома, речушки, на огромное синее небо, под которым творилась вся эта жизнь, и удивлялся тому, что не испытываю дурного настроения. Четвергины, гридины - эти образы показались мне вдруг нереальными.
Передо мной каждую секунду, минуту, год, и так из столетия в столетие, воссоздавалась жизнь. И поражало то, что она не только не уставала от этого, но всякий раз при этом сама себе радовалась...
И вдруг ощутил, что способен на такое тоже - освобождая душу от тяжести прошлых обид или неудач, время от времени как бы рождаться заново. Это открытие высветило меня, точно сок лимона темный крутой чай... И я поверил.
Применять свой метод на людях мне по-прежнему не разрешали. Продолжая совершенствовать его в виварии, я написал и поместил несколько статей об аппарате в специальных медицинских журналах.
Как на них отреагировали, я не знал до тех пор, пока меня снова не пригласили в столицу. На этот раз я получил вызов от Всесоюзного научного общества по распространению знаний. Оно предложило выступить с докладом.
