— Ариша, я не поняла, ты хочешь рассказать Лене, что мы с тобой стали сводить ее хозяйку с ума, а она просто попала под раздачу?
— Умом я понимаю, когда лес рубят, щепки летят, но вот тут, — дедуля прижал руку к сердцу, — не спокойно. Лена как-то сказала мне, что Анисимова относится к ней как к дочери. Выходит, эта девочка из-за нас второй раз потеряла свою мать…
— Действительно, Валерия Николаевна как-то, разговаривая сама с собой, сетовала на то, что эта кроткая, работящая, а главное, находящаяся рядом девочка — не ее дочь Ксюша. Произошла сублимация материнской любви. Увы, если родной дочери Анисимова была готова простить все — грубость, невнимание, пренебрежение, то Лене она стала ставить в вину даже то, чего та не совершала. Этот конфликт рано или поздно случился бы и без нашего вмешательства. Мы его лишь ускорили.
— Может, ты и права, — пожал плечами Ариша и вышел из моей комнаты.
Я вспомнила диагноз доктора Филимонова: вытесненный психологический конфликт, обусловленный подсознательным чувством вины. Сомневаться в компетентности пожилого доктора не приходилось. То, что произошло этой ночью, лишь подтверждало этот диагноз. Анисимовой привиделись люди, погибшие по ее вине, и она стала отгонять их от себя, выкрикивая вслух: «Кыш! Прочь!» Проснувшись, она увидела свою домработницу и, скорее всего, сразу же забыла о своем видении. Осознанным чувством вины даже и не пахло.
Валерия Николаевна вернулась домой около семи вечера. Примерно через час я услышала, как она сокрушалась:
— И почему он отключил мобильник! Полдня не могу до него дозвониться! А Ленка? Что она за фортель такой мне устроила! Ушла! Бросила меня одну в такой сложной ситуации… Мне что же, самой теперь гладить, посуду мыть? Так и быть, сама позвоню ей… И она туда же! Тоже вне зоны доступа… Так, где-то у меня был номерок Тоньки… Тоня? Здравствуй, это Валерия Николаевна! Скажи, моя Лена у тебя? Позови ее, я хочу с ней поговорить! Что? С каким ребенком? Твои хозяева взяли ее на работу? Да как они могли переманить мою домработницу! Я ее не увольняла! Так, живо дай мне свою хозяйку! Нет дома? А хозяин… Занят? А мне наплевать, чем он занят! Вот гадина, отключилась! Ладно, я Головачевым еще устрою… Будут знать, как переманивать прислугу!
Поздно вечером мне позвонила Алина.
— Полька, похоже, дело выгорело! — радостно крикнула она в трубку. — Соня разыскивает мужа и не может его найти. Его мобильник не отвечает, а Григорий, которому она позвонила, сказал, что к нему Степан не заезжал. Наверняка Нефедова думает, что муженек решил гульнуть от нее, а он — в секте! Поля, а ты чего молчишь?
— Думаю, что Соня предпримет меры через несколько дней после исчезновения супруга.
— Наверное, пойдет в полицию… Но ведь его же быстро не найдут, нет? — поинтересовалась у меня Нечаева.
— Трудно сказать. Алина, ты не забывай включать прослушку. Мне надо знать, что будет предпринимать Соня.
— Хорошо.
* * *
Оставшись без прислуги, Валерия Николаевна уже не помышляла об отпуске. Зачем он ей? Дома ведь некому давать указания, некем помыкать, не на ком срывать свое зло. А на работе есть подчиненные, на которых можно прикрикнуть, которых можно унизить, которым можно, в конце концов, урезать премию.
Настало очень благоприятное время для того, чтобы дожать Анисимову, окончательно сведя ее с ума. Раз уж ей являлись во сне погибшие постояльцы дома престарелых, то почему бы не сделать эти видения более четкими и осязаемыми?
Я поехала на кладбище, где обретались мои знакомые бомжи Люся и Вася. Несмотря на то что погода не благоприятствовала работе под открытым небом (шел холодный косой дождь), мои приятели стояли у входа в часовню, талантливо изображая инвалидов. Люся, вытянув руки вдоль туловища, низко кланялась каждому, кто проходил мимо нее. При этом пустые рукава ее длинного старомодного плаща болтались взад-вперед, создавая впечатление, что у нее нет обеих рук. Вася же, сидевший на пустой бочке, демонстрировал поистине цирковой номер, изображая отсутствие нижней конечности. Периодически он менял левую ногу на правую и наоборот, но люди не обращали на такую метаморфозу никакого внимания и подавали ему милостыню. Люсе подавали больше, и он завистливо поглядывал в сторону коробки, стоявшей у ее ног.
