* * *
Мне семь или восемь, я стою в загроможденной гостиной нашего уютного дома и смотрю через окно на солнечный день. «Папа, давай сходим в наш пляжный домик, искупаемся?» «Я же сказал тебе, что я занят, мне надо работать, Элин, и потом, может пойти дождь. Сколько раз я должен повторять тебе одно и то же. Ты когда-нибудь слушаешь?» — резко отвечает он.
Мое сердце уходит в пятки от тона его голоса: я его разочаровала.
И в этот момент происходит что-то странное. Мое осознание (себя, его, комнаты, физической реальности вокруг нас) моментально становится неясным, расплывчатым. Или шатким. Мне кажется, будто я растворяюсь. Я чувствую себя — мой разум чувствует себя — как замок из песка, когда песок ускользает с уходящим приливом. Что со мной происходит? Это жутко, мне страшно! Пусть это закончится, пожалуйста! Мне кажется, что если я буду стоять неподвижно и молча, это пройдет.
Это ощущение гораздо сложнее (и причудливее) описать, чем чувство крайнего страха или ужаса. Большинство людей знает, что это такое — перепугаться насмерть. Если они сами этого не ощущали, то, по крайней мере, они видели это в кино, читали в книге, или разговаривали с испуганными друзьями или знакомыми — они, по крайней мере, могут это представить, вообразить. Но попытаться объяснить то, что я позже называла ощущением «дезорганизации» — это гораздо более сложная задача. Сознание постепенно теряет свою связность. Твоя суть сдает позиции. Все рушится, не держит сердцевина[5]. «Я» становится туманной дымкой; целостный центр, через который мы ощущаем реальность, распадается, прерывается, как слабый радио-сигнал. Нет надежного пункта наблюдения, из которого мы смотрим вовне, воспринимаем, оцениваем происходящее. Нет ядра, которое держит все вместе, через линзу которого мы смотрим на мир, позволяющего нам принимать решения и оценивать риск. Случайные моменты времени сменяют друг друга. Картинки, звуки, мысли, чувства не складываются в одну картину. Сменяющие друг друга моменты времени не выстраиваются в логическую последовательность, которая имеет смысл. И все это происходит как в замедленной съемке.
Конечно же, мой папа не заметил происходящего, ибо это все происходило у меня внутри. И как я ни была напугана в этот момент, я интуитивно понимала, что это «что-то» нужно спрятать от него, нужно спрятать от всех. Это интуитивное знание, что «это» — мой секрет, который я должна хранить, а также другие навыки «маскировки», которым я научилась, чтобы управлять своей болезнью, стали центральными звеньями моего опыта жизни с шизофренией.
* * *
Однажды ранним вечером, когда мне было около десяти лет, никого не было дома в течение какого-то времени и почему-то — почему, не могу сейчас вспомнить, я была дома совсем одна, ожидая, когда все они вернутся. После захода солнца снаружи моментально стало темно. Где они все? Они сказали, что будут дома к этому времени. Внезапно я почувствовала уверенность, что слышала, как кто-то проник внутрь. Это на самом деле было не звуком, а каким-то убеждением, каким-то чувством. Угроза.
Это тот человек, сказала я себе. Он знает, что никого из взрослых нет дома, он знает, что я тут одна. Что мне делать? Я спрячусь в шкафу. Надо сидеть тихо. Дышать еле слышно, дышать тихо-тихо.
Я ждала в шкафу, охваченная страхом, окруженная темнотой, пока мои родители не вернулись домой. Прошло, пожалуй, не больше часа, но он тянулся целую вечность.
«Мама!» — выдохнула я, открыв дверь шкафа и заставив их подпрыгнуть от неожиданности. «Папа! В доме кто-то есть. Вы его видели? С вами все в порядке? Почему… почему вас не было так долго?»
Они посмотрели друг на друга, и папа покачал головой. «Здесь никого нет, Элин», — сказал он. — «Никто не входил в дом. Это твое воображение».
Но я настаивала. «Нет, нет, я его слышала. Здесь кто-то был. Пожалуйста, проверьте». Вздохнув, мой отец прошел по всему дому. «Здесь никого нет». Его слова звучали не успокаивающе, а скорее пренебрежительно. Мое ощущение нависшей опасности не прошло, но я больше не говорила о ней с родителями.
Большинство детей проходит через такие же страхи, в пустом доме или пустой комнате, или даже в знакомой спальне, которая становится чужой, как только выключается свет. Большинство из них вырастают или их рациональный разум встает защитой между ними и страшилищем. Но мне этого никогда не удавалось. И поэтому, несмотря на энергичное соперничество с моими братьями, на мои хорошие отметки, на мое ощущение силы, когда я каталась на водных лыжах или велосипеде, внутренне я начала сжиматься, несмотря на то, что росла ввысь. Я была уверена, что окружающие могли видеть, как я напугана, как я застенчива и неадекватна. Я была уверена, что они говорили обо мне, когда бы я ни заходила в комнату, или как только я из нее выходила.
