Начали перетаскивать ко мне в квартиру вещи. Было поздно, лифт не работал. Ракушку Нагорный с шофёром подняли на восьмой этаж вдвоём. Постепенно перенесли всё: клык мамонта, чурбашок - и довольно порядочный окаменевшего дерева, глыбу каменного угля с отпечатком древнего папоротника.
Сошли вниз - прощаться. И тут Нагорный сказал:
- Ну как мы с Машкой к вам в гости пожалуем?
Он, я была уверена, шутит. Я ответила:
- Милости просим.
- А ведь побоитесь её впустить. Мебель попортит.
Через пять минут мы с ним обозревали мою комнату.
- Кое-что придётся убрать, - распоряжался Нагорный, - на всякий случай. Стол давайте в середину. Кресло застелите чем-нибудь. Морковь у вас есть? Ага, бублики!
По лестнице поднимались вчетвером. Впереди, оглядывая двери спящих квартир, шла я. Ужас как я боялась, чтоб кто-нибудь из соседей не появился! За мной двигался Нагорный с Машкой на цепи. Последним - шофёр.
Распахнув обе двери, входную и ту, что вела в комнату, я взбежала по лесенке, упиравшейся в запертую чердачную дверь. Медведица охотно прошагала с хозяином восемь этажей, но перед входом попятилась и села.
- Ну, Ма-ашка! Ну, ну! Не трусь, не трусь! - приговаривал Нагорный, поглаживая медведицу и подавая ей сахар.
Меня удивили слова Нагорного. Такая зверюга - и трусит? Чего ей тут бояться, могучей медведице?
Наконец они вошли в квартиру. Мы с шофёром, переступая порог, обменялись взглядами. Слегка обалделый был у шофёра вид. У нас, думаю, было одинаковое выражение на лицах.
Под ярко горящей люстрой у меня в комнате сидит в кресле настоящий медведь. Навис над столом косматой горой - и стол, за которым умещается одиннадцать человек гостей, выглядит маленьким. Один только медведь и кажется настоящим, остальное - игрушечным: стульчики, тахтица, шкафчик, кукольные книжечки в нём.
Машка с аппетитом хрустит морковью. Обронив на пол зелёный огрызок, берёт из миски бублик. Медвежья лапища с кривыми железными когтями деликатно держит бублик. Рот приоткрывается чуть-чуть, зубы откусывают понемножку. Зверь ведёт себя за столом безукоризненно. Ест без жадности. Не торопясь. Разглядывая бублик своими медвежьими глазками. Хозяин сидит возле Машки и тоже ест бублик. Мы с шофёром стоим в дверях. Мы уже освоились, осмелели. Начинаем обмениваться впечатлениями...
Машка сидела к нам левым боком, в профиль. Справа от неё, за спиной Нагорного, - зеркало, трельяж с тумбочкой. Машка повернула голову вправо и перестала жевать. Пошевелилась - и в зеркале пошевелилось. Мех у неё на холке поднялся дыбом. Вмиг она очутилась на столе. Она глядела в зеркало и пятилась. Задние ноги соскользнули, Машка попыталась удержаться и передней лапой хватила по миске. Морковины стрельнули по комнате, миска загремела об пол. Машка с рёвом ринулась со стола. Нагорный ухватил её за ошейник, бросился на неё верхом, желая остановить, но его подошвы скользили по паркету.
- Бегите! - закричал он.
Мы с шофёром так и прыснули прочь. Из кухни слышали медвежье мычание, скрежет цепи по косяку.
Мы выскочили на площадку. Далеко внизу неслась медведица. За ней, схватившись за цепь и за перила, ехал на ногах хозяин, и его каблуки дробно отсчитывали ступени.
Когда я выбежала на улицу, Машка была уже в клетке. Как удалось туда водворить её так быстро - не знаю. Она металась перед решёткой, нервно порёвывая.
Нагорный сидел в кузове на борту, рядом с клеткой, и курил. Увидев меня, он подмигнул. Чуб у него прилип ко лбу. Он выглядел деревенским парнем, который нарубил дровишек и отдыхает, довольный.
Ракушка и мамонтовый клык так и остались у меня - музею они не нужны. В музее всё есть.
Когда знакомые спрашивают, что это за вещи, я вспоминаю Машку, как она приходила в гости, как я вернулась, проводив её, в свою разгромленную комнату, прибралась, - и впервые не понравилось мне дома.
Я поняла, что жить мне надо не в городе. Где-нибудь при лесничестве, при таёжном кордоне, что ли.
Но как оторваться от города, если тут родился, тут все твои друзья, твой дом!
А часто теперь ночами я представляю, как утром отворила бы двери - и сразу передо мною лес...
