Меня словно окатило ледяной водой. Чем я это заслужил? Я хотел, чтобы он снова был добр ко мне, чтобы снова смеялся со мной – как всего несколько дней назад у заброшенных рельс или позднее в тот же день, когда я сказал, что Б. – единственный город в Италии, через который Христос проезжал на сorriera – региональном автобусе – без остановок. Тогда он тотчас же расхохотался, распознав завуалированную отсылку к книге Карло Леви[7]. Мне нравилось, что наши умы словно путешествуют параллельно: каждый мгновенно угадывал игру слов другого – пусть ни один из нас никогда и не доводил эту игру до конца.
Я быстро понял: он сосед не из простых. Лучше держаться от него подальше. Только подумать, я чуть было не начал сходить с ума по коже на его руках, груди, стопах, которые, казалось, за всю жизнь ни разу не ступали по жесткой поверхности… и по его глазам: когда они вдруг светились другим, искренним и добрым взглядом, это было сравнимо с чудом Воскресения. От них невозможно было оторваться, однако, если смотреть достаточно долго, сразу понимаешь, почему делать этого нельзя.
Видимо, я смерил его взглядом, по степени презрения схожим с его собственным, потому что в течение следующих двух дней наши разговоры резко прекратились.
Мы усердно избегали встреч на длинном балконе, проходящем вдоль обеих наших комнат: быстрое «привет», «доброе утро», «отличная погода» – пустая болтовня.
Затем, без объяснений, все возобновилось.
Не хочу ли я пойти на пробежку? Что-то не очень. Ну тогда пойдем плавать.
Боль, жаркое томление, трепет от встречи кого-то нового и предвкушение блаженства, парящего на расстоянии вытянутой руки; бессмысленное копошение рядом с тем, кого боишься понять неправильно и потерять, и потому должен гадать, и угадывать, и разгадывать, и уточнять – снова и снова, на каждом повороте; отчаянная изобретательность, которую пускаешь в ход с тем, кого желаешь, потому что хочешь быть желанным; завесы, которые воздвигаешь между собой и миром, – многослойные, словно из десятков листов рисовой бумаги; тяга расшифровывать послания, которые никогда не были шифрами, – все это началось, когда Оливер вошел в наш дом, и отпечаталось в каждом музыкальном хите той поры, в каждом романе, прочитанном мной во время и после его пребывания; во всем – от аромата розмарина до оглушительного стрекота цикад… Запахи и звуки, с которыми я вырос, которые слышал каждый год своей жизни до тех самых пор, пока в ней не появился он, – внезапно обернулись против меня и приняли новые формы, навсегда вобрав в себя события того лета.
А может быть, все началось в конце первой недели его пребывания, когда, к своему удовольствию, я обнаружил, что он все еще помнит, кто я такой, и не игнорирует меня, а потому я могу позволить себе роскошь пройти мимо него по пути в сад и не притворяться, что не заметил.
Рано утром, на следующий день после его приезда, мы вышли на пробежку – до города Б. и обратно. Следующим утром ходили плавать. Днем позже – снова бег.
Мне нравилось мчаться мимо фургона молочника, пока тот лишь мечтает о конце рабочей смены, или мимо бакалейщика и булочника, только-только открывавших свои лавки; я любил бегать вдоль берега по безлюдной набережной, откуда наш дом казался далеким миражом.
Мне нравилось бежать с ним синхронно, нога в ногу, ступая на землю одновременно и оставляя на берегу следы, к которым я мечтал потом вернуться, чтобы втайне ото всех вложить свою стопу точно в оставленный им отпечаток.
То была его рутина: подобным образом он чередовал бег и плавание, когда учился в магистратуре.
А в шаббат он тоже бегает? Моя попытка пошутить.
Он всегда тренируется, даже когда болеет, а если совсем худо, занимается лежа в постели. Он утверждал, что даже после ночи с новой пассией ранним утром отправляется на пробежку.
Он пропустил тренировку один-единственный раз – в день, когда его оперировали. Я поинтересовался, что это была за операция, но так же неожиданно, как выпрыгивает злобно усмехающийся черт из табакерки, Оливер бросил:
– Давай потом.
Возможно, он устал и просто не хотел разговаривать или пытался сосредоточиться на беге или плавании. А может, то был его тактичный способ намекнуть, что мне следует заняться тем же.
