— Да; был бы. И во время их переговоров они заметили, что приближается прилив, поэтому влезли на скалу, чтобы не промочить ноги. Это, наверное, произошло, когда вы уснули. Но я удивляюсь, что вы не слышали их беседу в то время, когда принимали ленч. Ведь с моря голоса доносятся очень хорошо.
— Возможно, они услышали, как я спускаюсь со скалы, и замолчали.
— Вероятно. И тогда убийца, зная, что вы находитесь там, осторожно совершил убийство прямо под вашим носом, так сказать.
— Он мог подумать, что я уже ушла. Он знал, что я не могу увидеть его в тот момент, потому что он не видел меня.
— И Алексис пронзительно вскрикнул, вы проснулись, и убийце пришлось спрятаться.
— Примерно так. Хорошо основываться на логике. Все это означает, что мы должны искать совершенно нового убийцу, который имел возможность узнать о встрече Бориса с Алексисом. И, — прибавила Гарриэт с надеждой в голосе, — это необязательно большевик. У кого-то могла быть личная причина разделаться с Алексисом. Что вы думаете по поводу этого джентльмена да Сото? Лейла могла рассказывать об Алексисе какие-нибудь отвратительные истории…
Уимси молчал; его мысли, явно, блуждали где-то далеко. Спустя некоторое время он сказал:
— Да. Мы ведь совершенно случайно узнали, что да Сото в это время выступал в Зимнем Саду. Но теперь я хочу посмотреть на это дело с совершенно иной точки зрения. Это касается письма. Подлинное ли оно? Написано оно на обычного сорта бумаге, без водяных знаков, и могло прийти откуда угодно, и ничего не доказывать; однако, если оно действительно пришло от иностранного джентльмена по имени Борис, то почему написано по-английски? Несомненно, русский язык был бы более надежным и правдоподобным, если этот Борис и в самом деле русский монархист. И потом еще — вся эта откровенная чушь о жестоких Советах и Святой Руси — настолько неопределенна, поверхностна и притянута зауши. Что-то непохоже, что это письмо отправлено опытным серьезным конспиратором, проделавшим действительно тяжелую большую работу. Не упоминается ни имен, ни подробностей переговоров с Польшей… а с другой стороны, бесконечно употребляются слова о «прославленной прародительнице» и «Ваше Высочество». Это неправдоподобно и не по-деловому. Это выглядит так, словно некто весьма поверхностно знакомый с идеей и способами совершения революции действительно пытается подыграть этому бедняге насчет его исключительного происхождения.
— А по-моему, все не так, — заметила Гарриэт. — Это напоминает некую деталь, которую я вставила бы в детективный роман, если бы не разбиралась в России и особенно не волновалась бы по этому поводу, а единственно хотела бы внушить основную мысль — что некто — конспиратор.
— Вот оно что! — воскликнул Уимси. — Вы совершенно правы. Это могло выйти прямо из одного из этих пуританских романов, которые так обожал Алексис.
— Конечно, теперь нам известно, почему он обожал их. Не удивительно. Они являлись частью его мании. Мне кажется, что мы должны были догадаться об этом.
— И вот еще что. Вы заметили, что первые два абзаца письма зашифрованы крайне небрежно? Фразы написаны кое-как, словно человек, писавший их, не очень-то беспокоился, поймет ли Алексис правильно. Но вот та часть, где наш любезны Борис доходит до конкретных указаний, выглядит иначе. Он начинает отделять концы фраз лишней Q's и лишней X's так чтобы быть уверенным, что в шифре не будет ошибки. Утюг становится в его мыслях более важным, нежели Святая Русь и рассерженная Польша.
— Фактически, вы считаете, что это письмо напоминает приманку.
— Да. Но трудно быть совершенно уверенным даже в том, кто его послал и зачем. Если, на самом деле, это Велдон, как мы подумали первоначально, тогда нас по-прежнему беспокоят все его алиби. Если же не Велдон, тогда кто? Если мы расследуем серьезный политический заговор, тогда какую роль в нем играет Алексис? Кто он? Почему кому-то понадобилось избавляться от него? Если, конечно, он не был какой-то действительно важной персоной, во что очень трудно поверить. Он не мог даже и вообразить себе, что он один из членов русского Царского Двора — ведь у него совсем не тот возраст. Знаете, мы часто слышим рассказы о царевиче, оставшемся в живых после революции, но ЕГО звали Алексей Николаевич, и не Павел Алексеевич. И он совершенно другого возраста — и кроме того, никогда не было никаких сомнений по поводу его происхождения от Николая I. Ни в одной книге Алексиса не имеется никакой пометки, которая рассказала бы нам, кого он из себя вообразил и кем он мог быть на самом деле. Не так ли?
