И вот теперь они снова вернулись ко мне, да еще в многократном размере!
Лишь дружба с кригарийцем спасала меня от по-настоящему серьезных унижений, на которые, я уверен, наемники Бурдюка тоже были способны. Не все, конечно – встречались среди них и относительно приличные люди. Но большинство их, кабы не ван Бьер, могло бы запросто избить меня до полусмерти, например, за подгоревшую кашу или расплесканное вино. Или просто за нерасторопность, с которой я, как им виделось, исполнял их распоряжения.
Что ни говори, а без работы меня не оставляли. Даже когда отряд двигался, я сидел в повозке и трудился: штопал чьи-нибудь штаны, чистил доспехи, вылавливал блох из одеял и накидок, ощипывал дичь… Ну а на привалах и вовсе носился как угорелый. Потому что спасибо мерзавцу-Баррелию – он отрекомендовал меня всем как кашевара. А поскольку доселе наемники варили еду по очереди, все они несказанно обрадовались, что теперь у них есть постоянная кухарка.
Не обрадовался только я. Раньше мне приходилось кашеварить лишь для ван Бьера, и то не каждый день. А теперь на моем попечении было аж шестьдесят семь голодных ртов! Включая таких привередливых едоков, как полковник Шемниц и курсор Гириус. И, разумеется, Ойлу. И хоть она не жаловалась на мою стряпню, зато не упускала случая обсмеять меня, когда в мой адрес летели упреки и шуточки.
Ее смешки были вдвойне обидны, потому что это напоминало предательство. Ринар из кожи вон лезла, пытаясь выглядеть ровней с наемниками. А поскольку издевки над кашеваром считались у них любимым развлечением, она без зазрения совести участвовала в этой забаве. И хотя я знал, что Ойла вовсе не такая отвратительная, какой она теперь желала казаться, мне было от этого не легче. И я, скрипя зубами, сносил ее смех молча, хотя всякий раз мне хотелось наговорить ей такого… такого!..
Отчасти ван Бьер был прав, когда загрузил меня работой. Теперь ни одна сволочь не могла назвать меня бездельником или обузой. Тем паче, что в «Вентуме» я и впрямь неплохо освоил поварское мастерство. Когда монах валялся со сломанной ногой и ему надоедала солдатская похлебка, он научил меня готовить на костре из простых продуктов более вкусные блюда. И это мне даже нравилось – до сей поры я и не подозревал, что во мне сокрыт талант повара.
Нравилось ровно до сегодняшнего дня. А теперь вот разонравилось. Потому что между неторопливой готовкой пищи для себя и готовкой в суете и спешке для толпы отпетых мерзавцев есть гигантская разница. И как бы я ни старался, как бы ни лез вон из кожи, пытаясь им угодить, все равно вместо благодарности мне доставались одни упреки и оплеухи.
Не шпыняли меня лишь трое: полковник Шемниц, курсор Гириус и… нет, не Баррелий – он тоже иногда поругивал меня или подтрунивал надо мной. Третьим человеком, от кого я не слышал насмешек и не получал тумаков был, как ни странно, одержимый ненавистник кригарийца – Ярбор Трескучий.
Казалось, он вообще не замечал меня с высоты своего роста. Когда я подносил ему еду и выпивку, он всегда смотрел куда-то мимо, не удостаивая меня даже мимолетным взглядом. Не иначе, все внимание Ярбора было сосредоточено на Баррелии, которого он сразу же люто невзлюбил. А я был для Трескучего чем-то средним между ошметком навоза и земляным червяком. Тем, кого исполин мог бы раздавить мимоходом и даже не почувствовать этого.
Ойла поступала со мной безобразно и подло, это да. Но сказать, что она при этом работала меньше меня, я не мог. Работала. Тоже каждый день и помногу. Мы пробирались лесными дорогами по вражеским тылам, и на ней лежала ответственность, чтобы мы не сбились в пути. С чем она на поверку отлично справлялась. И когда сиру Ульбаху выпадал случай окинуть с горы местность и свериться с картой, мы неизменно оказывались там, где было нужно.
Само собой, что наутро после того, как мы влились в отряд Шемница, туман стоял такой, что разбредись мы вокруг лагеря, обратно могли бы и не вернуться. Усомнившемуся в словах Ойлы Бурдюку оставалось лишь покачать головой и заметить, что девчонка-то «и в шамом деле не промах». И что если дальше ее слова тоже не будут расходиться с делом, Аррод даже станет ее уважать. Самую малость. Так, чтобы она не зазналась, и ему не пришлось брать хворостину и сбивать с нее спесь.
