Сзади за стенкой что-то упало и разбилось. И, кажется, — не один раз. Меньшак ахнул и уставился на меня. Изумление его было столь велико, что он не только распахнул рот до самых гланд, но и наклонил свою кружку. Откуда, вполне по закону, сами знаете какого Исаака, струйка бражки полилась на штаны. Напряжено-мыслительный взгляд Николая дошёл до такого накала, что выражал уже не просто напряжённость и мыслительность, но и гримасу боли от этих обоих состояний.
— Эта… А зачем я тебе? Ну… А?
— Вот был бы на моём месте Николай, он бы тебе ответил по-купечески: и товар плох, и нужды в нём нет, и с перевозкой забот не оберёшься. Дескать, «не пользы ради, не корысти для, а токмо дабы не отвыкнуть». Но я с тобой не по-купечески, по-человечески разговариваю.
Я сунул ему в руки свою, почти нетронутую, кружку с бражкой, указал глазами типа: дёрни. Подождал, пока мужик заглотнул. И приступил к объяснению:
— Ты, может, слыхал: батюшка мой Аким Янович Рябина в бояре метит. И для того заселяет надел свой разными пришлыми людьми. Смердами да холопами. Избы там строит, лес корчует, луга чистит. Только вот какая задача: мужиков-то в миру полно. Но вотчина считается не по мужикам, а по тягловым дворам. А тягло — это мужик с бабой. Бобыли — не считаются.
— Ты… эта… Ты постой. Ты чего — девок моих замуж выдать надумал? Так они ж маленькие ещё! Их же ж это… да подохнут они под мужиками-то!
— А тебе-то чего? Как купцам на чужбину продавать — согласен. А купленную-то на торгу девку, там, в тридевятом царстве, — никто спрашивать не будет — маленькая она или уже большая. Ладно, уймись. И не во всяком домушке — из-под венца да сразу под мужика. Обвенчали ныне, запись сделали, дом — полный, в счёте — тягло. А уж когда дело до дела дойдёт… Но не об этом речь.
— А об чём?
— А об тебе. Твою беду, наказание твоё божье, от которого ты в петлю лезть готов, я могу в прибыль обернуть. У меня в вотчине десятков шесть баб да девок. Вот ты их всех и покроешь. Ну, чтоб они от тебя брюхаты ходили.
— Чего?! Всех?! Шесть десятков?!
— Ну, может, восемь. Откинь старых, малых, яловых, больных, кормящих, беременных… Не так много остаётся. Или не потянешь?
— Да я… да только дай! А ежели они не схотят? Ломать их? Тогда помощников надоть. А то такие здоровые бабцы есть… Кулак у ей — как у тя голова. Ка-ак приложит… Опять же, а мужики их как? А ну — драться будут? А?
— Не твоя забота. Какая сама не захочет, или там муж у неё… Я в Рябиновке вотчинник. И смердов своих… уговорю. А вот если после твоей службы у меня лет через пятнадцать будет в вотчине полсотни невест лишних, то… полста дворов новых только так встанут. И мне они будут — не лишними. Это от смердячек. А которые холопками родятся да на личико не сильно страшными вырастут — можно будет и гречникам скинуть, серебра получить. Твои-то девки — вроде не уродицы. Может, и новые, которых сделаешь, — по хорошей цене пойдут.
Насчёт «продать» — это скорее для простоты объяснения данному индивидууму — он же и сам о продаже говорил. А у меня несколько другие приоритеты — вотчину поднять. При здешней демографии с социологией мужская часть туземного населения является существенно более многочисленной и мобильной. Будут девки — мужики сами слетятся. Как мухи на мёд. Что-то вроде Жванецкого: «В Ялте как стемнеет, в комнату налетают мужики — один-два крупных, три-четыре мелких. И жужжат, и жужжат». И будет это «жу-жу не спроста», а с увеличением прибыльности и объёма валового производства.
— Эта… И чего мне за такую службу?
— Корм. Мне осеменитель в вотчине нужен здоровый. Мёд, яйца, мясо, молоко. Лебеду свою только по первопрестольным праздникам кушать будешь. Если сильно захочешь. Само собой — жильё. Изба новая, коровка добрая. Ещё чего надо. Дело какое-нибудь тебе в усадьбе найду. Чтоб ты на одном этом занятии не свихнулся. Ни тебя, ни семейство твоё притеснять не буду. Короче — как сыр в масле. Понятно?
— Эта… А чего в холопы? Я, эта… ну… и так послужу. Вольным.
— Не пойдёт. Ты про такое дело, как я рассказываю, прежде слышал?
— Не. Такого, вроде, на Руси не бывало. Деды-прадеды…
