— Ты им-то о своих планах говорил?
— А то. Третьего дня всё обсказал. Мамка, ну баба, понятно, плакать сразу. А ейный-то… ну, красный сразу… и говорит: «А чего. Вырастешь — поглядим». А ему-то чё? Батя весь инструмент мне оставил. Вот возьму да и пойду. Ему-то ртов меньше кормить.
— Мда, Прокуй, а ты ведь третьего дня смерть свою поднял. И свою, и матери своей.
— Как это?! Чегой-то?! Какую такую «смерть»?!
— Такую. Вот жениться этот… «юморист морковный» на твоей матушке. После этого — подворье, и всё что в нём — его. А ты тут уходить в дальние края собрался, инструмент забирать. Тебя и кормить нынче надобно, а время придёт — ты майно унесёшь. Толку от тебя… как от козла молока. Пришибить бы тебя потихоньку. И по-быстрому. Покуда не вырос, силы да ума не набрался. И расходов меньше, и кузня целее. Теперь дальше смотри: ты уйдёшь или помрёшь, а на что дяде мамка твоя? Детей у неё лет десять не было. Видать, отбил ей твой отец чего-то. А на что мужику жена бездетная? Кто его в старости кормить-поить-одевать будет? Чужая детва, седьмая вода на киселе? Его-то родня его не бросит. Да только место ему в старости будет со сверчками за печкой сидеть да за каждую горбушку в ноги кланяться. А оно ему надо? Если он этого нынче не понял — вскоре поймёт. И будет матушку твою бить с тоски — смертным боем. Пока она не преставится и место для новой жены, может, вдовы какой с малыми детишками, освободит. И будет у него года через три-четыре и подворье доброе, и кузня богатая, и молодайка с выводком. Что было — то прошло, вас и вспоминать незачем. Ну, может, на Радуницу на кладбище сходит, на могилки ваши.
Прокуй смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Это я его испугал? Это что — то самое из найма: «испугать — не знаю чем»? Нет, не испугал. Парень, явно, не поверил моим умопостроениям, посматривает подозрительно. Как-то я неловко… Факеншит! Даже и пугать надо с подходом!
— Да ну. Врёшь ты всё. По-навыдумывал тут всякого. «Смерть поднял»… Пойду-ка я домой. Чегой-то ты… Страсти какие…
— Ну «нет» — так «нет». Хочешь домой — иди домой. Только… Обед-то ты уже пропустил, а у нас не только репа дошла. И ещё чего есть. Да и одежонку твою хозяйка малость подправит. А то вон — штаны-то с прорехой, срам на ветру болтается. А вон и подворье, где мы встали. Гостимила подворье. Слышал, поди? Мой отчим Гостимилу жизнь спас. Мы тут и останавливаемся.
— О-отчим? Так ты, эта, тоже… ну…
— Не нукай. У тебя мать жива. А я — приёмный сын. Матери нет. Один Аким, отчим мой.
— И чего? Ну, и как оно? С отчимом жить? Сильно дерётся?
— Ты дела мои со своими не ровняй. Я к Акиму Рябине сам на подворье пришёл. А не он — на моё. У него и дочка взрослая уже, и внук растёт. Мне с его вотчины ничего не надобно — я свою строю…
— Как «с вотчины»?! Ты чего — вотчинник?! Боярин?!
Мы как раз вошли во двор, и уныло сидевший у ворот на жаре мужик из моих гребунов, лениво кидавший в цепного кобеля щепки, подтянулся и даже поднял руку стащить шапку. Потом передумал, разглядывая «решётчатый» костюмчик моего спутника, и поинтересовался. От всей глубины своего искреннего изумления:
— И за что ж его так? А, боярич?
Прокуй дёрнулся, отстал от меня на шаг и ошарашенно повторил себе под нос: «во дела! боярич!».
На поварне вокруг хозяйки увивался самый молодой из наших лодочников. Ну вот, хоть до одного дошло, что с женщиной сначала нужно поразговаривать. «Женщины любят ушами» — международная мудрость. «А поговорить?» — ключевой вопрос не только алкоголиков, но и всего дамского сословия. «Поёт как соловей — сладко» — исконно-посконный, любезному девичьему сердцу образ.
Парень по музыке на соловья не тянет, скорее на удода. Или это «коростель» — называется? Судя по отсутствия ярко раскрашенного гребня на макушке — коростель. А по тексту «песни» — как удод в брачный период — моногамен и свободен. По звучанию — метис: выдаёт трёхтактный призыв с деревянным оттенком. Но процесс ухаживания, видимо, находит отклик. Потому что с нашим появлением хозяйка явно смутилась и стала несколько суетливо тасовать посуду. Здешние тарелки очень похожи на игральные карты: такие же плоские и не бьются. Потому что из дерева. А вот щи наливают в глубокие, глиняные. Приняли миску в руки, сели, попробовали в очередь. Заговорили.
