Когда здания снова становились пригодными для богослужений, Навуходоносор заботился о том, чтобы в них приносились жертвы. Он велел написать: «Я благоустроил храмы великих богов много лучше, чем мои царственные предки». Он давал баранов для жертвоприношения, справедливо названного в служебниках «царской жертвой». Делал ли он что-то сверх того? Во всяком случае, такое впечатление создается при рассмотрении некоторых фрагментов его надписей. В них Навуходоносор особенно настойчиво говорит о том, какие роскошные пиршества устраивались тому или иному богу; так, он велел ежедневно давать Мардуку «двух быков сильных и жирных, одного красивого быка, прекрасно сложенного, жирного барана, прекрасно сложенного, без пятен, сорок восемь превосходных откормленных длинношерстных баранов <…>, четырех уток, сорок голубей, тридцать птиц, четырех утят, трех мышей, связку рыб из глубокого моря, украшение болот, овощей во множестве, плоды садовые, финики обыкновенные и лучшие, фиги, изюм, пиво доброе, масло и сладости, молоко, вино, семена <…> и <разные> вина». Список этот то и дело повторяется в разных царских текстах с вариациями. По-видимому, в нем нет преувеличения: стол Мардука и Набу, безусловно, был чрезвычайно обилен. Менее влиятельные божества питались не так великолепно и разнообразно. Так, Нергал с супругой занимали в пантеоне почетное место, однако в своем храме в Куте получали в день только восемь баранов. К тому же царь обходит молчанием вопрос, кто же на самом деле поставлял эту снедь. На нем или на жречестве лежала обязанность добывать ее? Царские формулы двусмысленны, причем составитель сделал их такими намеренно. Тем самым делался намек (достаточно прозрачный) на реальное положение дел: государь регламентировал, что должны совершать жрецы, а те были обязаны за свой счет исполнять царские повеления. Одним словом, Навуходоносор выставлял себя перед страной в наилучшем свете: он был царем, заботящимся даже о мелких подробностях удовлетворения потребностей богов. Если бы случилось небрежение, оно было бы поставлено в вину только храмовому начальству.
Будучи к нему благосклонен, Навуходоносор в то же время пристально за ним надзирал. От его имени этим занимались правители во всех стольных городах; в частности, они могли, если считали необходимым, вмешиваться в деятельность храмовых «собраний». Царь наблюдал даже за распределением провианта среди храмовых рабов. Дело было отнюдь не в том, что его волновала их участь; он не интересовался тем, в каком они, собственно, находились положении. Царь, адресуясь к их начальству, требовал от него лучше управлять работниками. Может быть, он тем самым замышлял политику, которую персы 100 лет спустя стали проводить открыто: поддерживать рабов против жрецов, ослабляя власть последних изнутри, однако не доводя до явного конфликта? Навуходоносор мог иметь такую мысль, но нигде ее не выразил.
На публике царь всегда соблюдал позицию строгой справедливости. С одной стороны, он следил за тем, чтобы храмы исполняли свои обязанности. С другой стороны, он рассматривал их судебные тяжбы. Царское решение от января 593 года, к примеру, показывает, как энергично он следил за тем, чтобы не ущемлялись их права на земельную собственность. Некий землевладелец захватил землю, отданную в дар Набу из Барсиппы, а затем завещал ее сыну по имени Баба-аха-иддин. Тот, приняв наследство, тем самым совершил преступление: «Решился он на преступное дело. Тогда Навуходоносор, царь Вавилона, царь разумный, пастырь пространных народов, озирающий все страны, подобно солнцу, основатель права и справедливости, гроза дурных и злых, посмотрел на дурные дела Баба-аха-иддина <…>; он уличил его в преступлении, которое тот совершил среди добрых людей; он посмотрел на него сурово и гневно; он приговорил его к смерти, и тому перерезали горло». Половина поля была возвращена законному божественному собственнику, после чего храм по всем правилам продал это имущество. Вторая же половина возвращена не была, и составитель текста (написанного, надо сказать, очень невнятно) странным образом забыл указать причину.
